Михаил Осоргин - Вольный каменщик

Соседские кошки при встречах взаимно осведомляются, почему в доме не пахнет больше валериановыми каплями? Потому, неразумные кошки, что женщина, потребляющая валериан от безделья, пустоты и рисовки, теперь сидит у изголовья больного мужа, с которым прожила долгие годы и которому осталась верна, несмотря на соблазны мира и покушения дерзких обольстителей.

Индефризабли Анны Пахомовны стойки и несокрушимы, но лицо её не запятнано ни пудрой, ни кирпичным узором, ни противоестественной кровавостью уст; и нет лакированных поганок на пальцах честной женщины. Третий день Анна Пахомовна спит, не раздеваясь, если можно назвать сном чуткую дремоту в кресле. У Егора Егоровича жестокий грипп.

Чередуясь, стучат молотки венерабля и двух надзирателей. Вольный каменщик проходит под стальным сводом мечей от западной двери к озарённому ярким светом Востоку. Страховой агент в неистово сверкающей золотым шитьём ленте сурово спрашивает его, готов ли он к смерти. Егор Егорович смущённо признается, что, хотя он, как хорошо известно венераблю, и застрахован, но не прочь бы пожить ещё, тем более что, заболев внезапно, он не оставил заместителя в экспедиционном бюро и даже не успел протелефонировать в главную контору Кашет.

В сторонке раздается смех, и Лоллий Романович, с пергаментным лицом и в гимназической курточке, режет коньками лёд реки Казанки, выписывая замысловатые вензеля. «Дорогой Тетёхин, — говорит он, — стоит ли думать о пустяках, когда так весело!» Егор Егорович удивляется, почему зимой жарко, и сбрасывает шубу за шубой, пока не остается в одной рубашке. Ему совестно перед братьями говорить речь в таком наряде, тем более что это — его первая большая речь в ложе. И, однако, он утверждает, что политические вопросы препятствуют обработке грубого камня и что братья бродят по краю пропасти. «Я жажду истины!» — почти со слезами говорит Егор Егорович, и его зубы стучат о стакан холодного чая с лимоном. Свет тухнет, и больной, открыв глаза, видит, как Анна Пахомовна подталкивает доктора к окну и выбрасывает его на улицу. Вылетая, доктор осведомляется, хорошо ли больной укрыт, и затем с улицы начинает посылать ему свежие струйки воздуха. «Приятно, — думает Егор Егорович, — однако полежу ещё, хотя пора на службу; дел накопилось, должно быть, немало». — Странно, что и Анна Пахомовна не торопит его одеваться и пить кофей. Хлопнув окном, она на цыпочках кружит по комнате, наклоняясь, приседая, вползая на стены и на потолок, двоясь в зеркальном шкапу. Беспрерывность её движений кружит голову Егора Егоровича и наполняет его глаза слезами. Чтобы смахнуть их, он пытается тряхнуть головой, но мешает тяжёлая меховая шапка. Он стонет, и Анна Пахомовна участливо склоняется и спрашивает: — Хочешь ещё выпить, Гриша? Собственно говоря, Гриша — уменьшительное от Григория, а не от Егора. Но Анна Пахомовна всегда называет его так, и Егор Егорович привык и не уверен, что именно сейчас стоит заняться выяснением этого пункта; есть вопросы гораздо более важные, и обидно, что заседание так внезапно прервалось. На чем именно? Этого Егор Егорович вспомнить никак не может. Единственное, что он сознает прекрасно, это что его голова не обычной, а кубической формы, и этим объясняется боль и тяжесть. Ряд таких же голов громоздится по обе стороны прохода Среди них головы братьев Руселя и Дюверже выделяются необыкновенной величиной и оригинальностью формы: вверху они завершаются правильными пирамидами. «Вероятно, и моя такая же, — догадывается Егор Егорович, с трудом взбираясь по лестнице и чувствуя, как холодеют, ноги. — Надо будет как-нибудь приспособиться!» Но сколько он ни подымается, никак не может перерасти брата Руселя, стоящего в ритуальной позе, — с рукой у горла. Отличный, стойкий человек, истинный каменщик, хотя и чудак! Егора Егоровича объемлет радость: с такими людьми Братство не пропадет! «Только не все это понимают. А вот я, хоть и болен, очень болен, а знаю, что все это не пустяк, а великое дело». Анна Пахомовна приносит и кладет на него стог сена, комод, множество галстуков, и ноги начинают согреваться. Благодарно улыбаясь, Егор Егорович продолжает начатый так удачно разговор: «Утверждаю, что для среднего, скажем, даже маленького человека, вот как я, как мы с вами, брат Русель, Братство наше — истинное спасение духа, большое, большое счастье!» Колючая голова кивает и бормочет: «На страже! И так понемногу. Надеюсь, примкнут». Не лежи Егор Егорович больной в постеле, он бросился бы обнимать очаровательного чудака-аптекаря. Вот что значит — соборное строительство! «В бороду профанам, брат Русель? Э?» Брат Русель уверенно кладет в ступочку орех, разбивает его пестиком: крак! — и высыпает содержимое ступочки в рот Егору Егоровичу, который никак не может прожевать, откашливается, перебирает сухими губами и горько жалуется. Опять «Гриша» и опять лимонад. В полном сознании Егор Егорович испуганно говорит: