Михаил Осоргин - Вольный каменщик

Бухгалтер полюбопытствовал:

— Э? Мирный разговор после грозы?

— Да, старик сбавил тон.

— Маленькое недоразумение?

— Не о чем говорить! В сущности, старик — неплохой человек, но что поделаешь — мания величия! Между прочим, извинился за вчерашнее и пригласил меня обедать.

В отсутствие Ришара бухгалтер поделился с дактило соображениями:

— Сказать по правде, Анри Ришар — настоящая дрянь, но умен и хитёр, пойдет далеко. Что до нашего шефа, то не будет преувеличением сказать, что он — разновидность святого дурака. Вот бы вам такого мужа, мадемуазель Ивэт!

Мадемуазель Ивэт передвинула каретку, нажала табулятор и спросила:

— А чем, собственно, провинился Анри?

— Думаю — лёгкое мошенничество, я шеф его уличил. Уличив, очевидно, простил, а простив, пригласил обедать. Вы понимаете?

— Я не понимаю этого.

— Нет ничего удивительного, Ивэт, что вы не понимаете по-китайски. Это называется ame slave [58] Славянская душа (фр.). , мадемуазель. Нечто вроде пуаро под шоколадным соусом с анчоусами.

— Мосье Тэтэкин — прекрасный человек!

— Я не отрицаю. Именно поэтому любой мерзавец может оставить его в дураках.

Пальцы машинистки забегали по клавишам. О том, что Анри Ришар не принадлежит к числу ангелов, она кое-что знала.

Можно подумать, что в кабинете шефа производится спешный ремонт — стучит молоток и во все стороны разлетаются брызги каменных осколков: Егор Егорович работает над грубым камнем, скалывая с себя недостатки и пороки мира непосвящённых. За сегодняшний день работа, казалось бы, настолько подвинулась вперёд, что камень должен был принять кубическую форму; и однако, со, всей энергией ударяя молотком по долоту, Егор Егорович с удивлением замечает, что выбоины и неровности увеличиваются и при дальнейшей работе в том же направлении камень может треснуть и рассыпаться.

Разыграл высокое благородство души! Добродетель, купленная по случаю за двести франков! Залп великодушия по преступной душе молодого человека!

Кстати — выстрел холостой, бутафорский: Анри Ришар не убит и не ранен, а стрелок попал в святые по дешёвому тарифу.

А главное — какое жалкое расчётливое лицемерие! Сначала отправился на поклон к мудрецу и порисовался перед ним. Затем выделил два стофранковых билета из скромных сбережений и послал их от имени Анри Ришара (Не от своего! Святые застенчивы!). Наконец, спросил у струсившего мальчишки сладким голосом, как поживает его мамаша, — и пригласил его в гости. Какая красота! И ещё подчеркнул: не подумайте, что это поступок брата; я, дескать, благороден самостоятельно, от самого рождения!

Сквозь географическую карту на стене просовывает голову сама акционерная компания Кашет, вращает глазами, щёлкает челюстями и требует у Егора Егоровича немедленного ответа: на каком основании он поощряет и тем плодит порок во вверенном ему учреждении? За чей счёт? Кто поручил ему заниматься нравственным перевоспитанием человечества вообще и Анри Ришара в частности вместо того, чтобы следить за процветанием экспедиционной конторы? И нельзя ли в деле чисто коммерческом, да ещё чужом, обойтись без эманации славянской души и без Теодор Достоевски?

Сказать по правде, Егор Егорович чувствует себя очень плохо. Какая-то ошибка совершена, а какая? Оценка собственных поступков должна производиться путём взвешивания их на весах совести. Егор Егорович прежде всего приводит чаши весов в равновесие, затем осторожно погружает на одну чашу Анри Ришара, клиента, почтовый перевод, пенсне, трубку и золотой зуб Жакмена, а на другую чашу становится сам, обеими руками держась за уходящие конусом вверх цепочки. Чаша с Егор Егоровичем взмывается в высоту, макушка его головы едва не пробивает потолка. Оглушённый ударом, он все-таки не может определить: а что же это значит? Может быть, он прав, а может быть, наоборот, без меры преступен.

До полудневного перерыва он проводит время в необычайных нравственных мучениях, продолжая все же подписывать бумаги, отдавать распоряжения и подытоживать в голове цифры. Когда контора наконец пустеет, он вынимает из портфеля завёрнутый в бумагу завтрак, который принёс из дому, и жует безо всякого аппетита, хотя Анна Пахомовна на этот раз проявила и хозяйственность, и щедрость, и тонкий вкус: квадратики хлеба переложены ломтиками холодной печёнки и итальянской колбасы — поочерёдно. Сверх того, в особой, провощеной бумаге треугольный кус шоколадного торта, не доеденного в день её рождения и в два следующих дня. Бутылка вина и стакан всегда хранятся в конторке Егора Егоровича, и он наливает с обычной умеренностью. Но и в стакане, и в сладком торте множество осколков плохо отёсанного камня, и на зубах неопытного каменщика неприятный хруст.