Юрий Морозов - Если бы я не был русским

Долго сидел под кустами потерявший всякое соображение бородатый растерзанный человек с несчастными глазами. Потом хриплые рыдания злобы и раскаяния нарушили ночную тишину. Он вышел на середину улицы и, не скрываясь теперь, шёл, куда вёл путь. Опустошённым уму и сердцу нечем было более шантажировать опостылевшее им самим тело. Оно бессмысленно, в который уже раз обходило одни и те же улицы, не имея сил за что-нибудь зацепиться.

Великолепный вой железной утробы заставил подпрыгнуть от неожиданности позабывшее было свои обязанности тело. Обдавая улицу запахом свежевыпеченного хлеба, мимо Серафима промчался и остановился впереди хлебовозный фургон. Шофёр, пробежав несколько шагов навстречу Серафиму, открыл заднюю дверь фургона и исчез в подворотне. И тело Серафима вновь вспомнило кодекс своих неизбывных законов. Ринувшись к фургону так, что воздух в ушах зашумел, оно подбежало к распахнутой настежь дверце, жадно вдыхая густой аппетитный запах, запустило внутрь две длинные худые руки и извлекло из железного брюха две большие буханки серого хлеба. За спиной раздался изумлённый крик, и, не оборачиваясь, вновь со свистом ветра в ушах, Серафим кинулся прочь. Сломя голову, он бежал по пустым, но уже выступающим из мрака ночи улицам и переулкам, пока в глазах не зарябило от блеска многочисленных рельсов, бегущих туда и сюда плотными рядами. Пролезая под вагонами и между буферов, он попал в бесконечный коридор, составленный из двух близко стоящих пассажирского и товарного поездов. На уровне его бегущей вдоль вагонов головы то и дело возникала одна и та же белая табличка с двумя утомительно повторяющимися, но неразборчивыми словами.

Остановившись вдруг, он прочёл эти слова. Одно означало название города, в котором он жил когда-то сотни лет назад, а другое было тоже названием города за тысячи километров от первого. Это первое слово, вмещающее в себя целый мир понятий, запахов, звуков, ощущений, на минуту преобразило вороватого и преследуемого собственными страхами бродягу в прежнего беспечного и с паспортом в кармане человека по имени Серафим. Это слово за шиворот истлевшей рубахи тащило его в дурманящее безнадежными и мучительными воспоминаниями прошлое. Но неужели после того, что случилось за время странствий, он может вернуться? Разве возвращение возможно? И к кому? Начать опять всё сначала, чтобы прийти к новому побегу из старой вселенной? Нет. Прочь обольщения вчерашней сказки. Преступный бродяга, несостоявшийся террорист, опасный для беззащитных женщин и продуктовых магазинов, не имеет ни малейшего отношения к какому-то там писателю Серафиму Б. И равнодушно отвернувшись от магической эмалированной таблички, усталой рысью он продолжил бег. Ближе к хвосту вагонного коридора ему пришла мысль сменить ноги на колеса, не в мягком вагоне, разумеется, а как полагается — по чину. Дверь одного товарного вагона была немного отодвинута и призывала исполнить задуманное. И едва он протиснулся внутрь вагона, как пассажирский состав напротив тронулся. Куда? В сторону первого слова таблички или второго — ведали лишь духи железнодорожных путей. А состав с Серафимом, выждав с полчаса, тронулся в противоположную сторону.

Весь день пути Серафим провёл в созерцании у дверной щели быстро меняющихся лесных пейзажей. По тому, что станций пролетало мимо мало и размерами не великими, а леса, сквозь которые отважно громыхал полупустой состав, несметны и величавы, заключил Серафим, что удаляется он от прошлого и не на первую уже тысячу вёрст. Отщипывая от буханки маленькие кусочки хлеба, оглядывал он то окрестности, то внутренности вагона. Тот был пуст, и только груда цепей с большими висячими замками, примкнутыми к ним, и с ключами, болтающимися на верёвочках возле каждого замка, оживляла интерьер самодвижущегося убежища. Серафим страшно заинтересовался цепями, обдумывая, зачем бы они нужны и, потащив одну цепь из кучи, обнаружил, что она недлинна: 2–2,5 метра и два замка на ней, а к каждому по ключу. Вечер и желание забыться прервали его смутные размышления о назначении цепей и о том, куда он едет.

Томительное ощущение прерванного скольжения в пространстве нарушило дрёму, навеянную успокоительным стуком колёс. Стояла ночь, и слабый свет фонарей пробивался сквозь разные щели и приоткрытую дверь. И вдруг Серафим ощутил, что он не один. Вернее не ощутил, а почувствовал чей-то чужой, настоянный на табаке и поте запах. «Фантом без лица? — вяло испугался Серафим. — Но только запашок у него далеко не астральный». Тишина и смена безответных вопросов длились недолго. Вспыхнувший огонёк спички осветил кусок лица с резким изломом носа, и огонёк сигареты затлел в противоположном от Серафима углу вагона. Состав тихо тронулся с места.