Габриэль Гарсиа Маркес - О любви и прочих бесах

Абренунсио сообщил, что книга переведена каким-то монахом из Коимбры, который позволял себе такую роскошь, как перевод редких книг на радость паломникам. В то время как Делауро листал книгу, медик поинтересовался: знает ли он французский?

— Не разговариваю, но читаю, — ответил Делауро по-латыни. И добавил без капли чванства: — Читаю также по-гречески, по-английски, по-итальянски, по-португальски и немного по-немецки.

— Я спросил вас об этом, услышав ваше суждение о Вольтере, — сказал Абренунсио. — Действительно великолепная проза.

— Можно позавидовать, — сказал Делауро. — Жаль, что он француз.

— Вы так говорите, потому что вы — испанец, — заметил Абренунсио.

— В моем возрасте и с такой смешанной кровью, как у меня, нельзя точно определить, кто я на самом деле, — отозвался Делауро. — И откуда я родом.

— Про то никто не знает из нас, живущих на этих землях, — сказал Абренунсио. — Может, через века измыслят для нас какое-либо определение.

Делауро поддерживал беседу, не отрываясь от книг. Внезапно, как это с ним часто бывало, он вспомнил о книге, которую у него, двенадцатилетнего мальчишки, когда-то отобрал ректор, о книге, которую втайне всегда мечтал найти с помощью случая или чуда.

— Вы помните название? — спросил Абренунсио.

— Никогда не знал, — сказал Делауро, — и многое бы отдал, чтобы прочитать до конца.

Не говоря ни слова, медик через минуту протянул ему книгу, которую Делауро узнал с первого взгляда. Это было старинное севильское издание «Четырех фолиантов Амадиса де Гаулы». Делауро глядел на книгу, листая страницы дрожащими руками, и прекрасно понимал: он балансирует над пропастью. Наконец отважился спросить:

— Вам известно, что это запрещенное сочинение?

— Как все лучшие беллетристические сочинения нашего времени, — ответил Абренунсио. — Вместо них печатают трактаты для ученых мужей. Что же остается нам читать, как не пустые рыцарские романы, да и то тайком.

— Не совсем так, — сказал Делауро. — Сто экземпляров последнего тиража «Дон Кихота» здесь прочитали уже в год его издания.

— Нет, не прочитали, — сказал Абренунсио. — С таможни книги отправлены неизвестно куда.

Делауро не ответил, продолжая с волнением рассматривать великолепный экземпляр «Амадиса де Гаулы».

— Этот том бесследно исчез девять лет назад из отдела секретного хранения нашей библиотеки, — сказал он.

— Вполне возможно, — отозвался Абренунсио. — Но кое-что известно о дальнейшей судьбе этого исторического экземпляра: почти целый год он переходил из рук в руки более чем дюжины разных лиц, трое из которых умерли странной смертью. Я уверен, что они пали жертвой какого-то неведомого воздействия.

— Мой прямой долг — донести об этом Святой Инквизиции.

Абренунсио не принял это заявление всерьез.

— Разве я распространяю ересь?

— Нет, но я должен был бы так поступить, ибо нашел у вас запрещенную враждебную книгу.

— Эту книгу и еще множество других, — сказал Абренунсио и указательным пальцем обвел по воздуху книжные залежи. — Но если бы я раньше знал, что вы именно для этого сюда явились, я не открыл бы вам двери. — Обернувшись к гостю, он добродушно продолжил: — Однако я рад, что вы пришли, и рад вас видеть здесь.

— Маркиз беспокоится о судьбе дочери и попросил меня зайти к вам, — сказал Делауро.

Абренунсио предложил ему сесть рядом, и оба предались греху многословия, а в это время апокалиптический шторм сотрясал море. Медик обстоятельно и со знанием дела изложил историю такой болезни, как бешенство, начиная с зарождения рода человеческого; говорил об ущербе, нанесенном бешенством человечеству; о том, что за тысячу лет медицина не научилась врачевать эту страшную болезнь. Он привел потрясающие примеры того, как бешенство, равно как помешательство и другие душевные заболевания, принимают за дьявольскую одержимость. Что касается Марии Анхелы, то с момента укуса прошло слишком много времени, чтобы считать ее больной. Единственная реальная опасность состоит в том, заключил Абренунсио, что она, как это случилось со многими другими, может погибнуть от жестоких актов экзорцизма.

Последнее предположение показалось Делауро отголоском преувеличенных страхов средневековой медицины, но он не стал спорить, поскольку общий вывод соответствовал его теологическим аргументам в защиту того, что Мария Анхела не больна и не одержима бесом. Он сказал, что владение тремя африканскими языками, которые так не похожи на испанский, отнюдь не сатанинское наваждение, как считают в монастыре. Также имеются многочисленные свидетельства того, что она отнюдь не слабое существо, но нет доказательств того, что она обладает сверхъестественной силой. Никому не удалось уличить ее и в ясновидении или левитации, и это тоже, хотя и косвенно, подтверждает ее духовное и физическое здоровье. Позднее Делауро пытался заручиться поддержкой некоторых братств и других не слишком значительных обществ, но никто не отваживался оспорить приговор монастыря или отвергнуть народное суеверие. Было ясно, что ни эти доводы, ни диагноз Абренунсио никого не переубедят, тем более если оба они выступили бы солидарно.