Габриэль Гарсиа Маркес - О любви и прочих бесах

Абренунсио продолжал навещать маркиза. Они не могли похвастать взаимопониманием, но медика интересовал один вопрос: как можно быть таким ко всему безразличным и спокойным здесь, на краю света, где свирепствует Святая Инквизиция? В подобных беседах, когда один говорит без всякой уверенности, что его слушают, а другой еле цедит слова, плесневея в гамаке, незаметно прошли три самых жарких месяца. Однажды визит Абренунсио был прерван громким рыданием Бернарды.

Медик всполошился. Маркиз было притворился глухим, но рыдание было таким душераздирающим, что трудно было его не услышать.

— Кто бы это ни был, человек нуждается в помощи, — сказал Абренунсио.

— Это моя вторая супруга, — сказал маркиз.

— У нее печень не в порядке, — заметил Абренунсио.

— Откуда вы знаете?

— Она вопит с открытым ртом.

Он распахнул дверь и без разрешения вошел в полутемную комнату, но постель была пуста. Он окликнул Бернарду по имени, но никто не отозвался. Тогда медик открыл окно и в резком послеполуденном свете увидел ее нагой на полу, тискавшей свой жаркий вспученный живот. Ее тело было мертвенно-серым от разлившейся желчи. Она подняла голову, но, ослепленная внезапным светом из окна, его не разглядела. Ему же было достаточно взгляда, чтобы определить ее состояние.

— Ворона накаркала тебе беду, дочь моя, — сказал он и сообщил, что ей еще можно спастись, если она срочно очистит кровь. Бернарда его узнала, рывком приподнялась и разразилась отборной бранью. Абренунсио, будто и не слыша, закрыл окно. Проходя мимо гамака с маркизом, он уточнил диагноз:

— Сеньора маркиза умрет после 15 сентября, если, конечно, сама не повесится раньше.

Маркиз, не шелохнувшись, сказал:

— Жаль, что до 15 сентября еще так далеко.

Он упорно продолжал искать счастье Марии Анхелы. С горы Сан-Ласаро они вместе обозревали унылые болота на востоке и смотрели, как на западе огромное, объятое пламенем солнце тонет в океане. Она спросила его, а что там дальше, по ту сторону моря, и он ответил: «Весь мир». На каждое его слово или действие она отвечала самым неожиданным образом. Однажды к вечеру они увидели на горизонте вереницу белых парусов: к берегу шли корабли-галеоны.

Портовый город преобразился. Отец и дочь радовались куклам-марионеткам, глотателям огня и всяким сюрпризам праздника, особенно бурливого в тот благословенный апрель. Мария Анхела за два месяца узнала о жизни белых много нового, о чем и слышать не слышала раньше, да и маркиз так разительно изменился, что, казалось, улучшился не просто его душевный настрой, а характер в целом.

Дом наполнился проволочными куклами-акробатами, музыкальными шкатулками и механическими часами точно так же, как это бывало и в Европе по праздникам. Маркиз смахнул пыль с итальянской лютни. Он полировал и настраивал ее с таким тщанием, которое рождает, наверное, только любовь, и снова начал играть на ней и петь старые песни, обнаруживая приятный голос и никудышный слух, который ни годы, ни жизненные пертурбации улучшить не смогли. Дочь в те дни его спросила, правда ли, как поется в песнях, что любви все подвластно.

— Правда, — ответил он. — Но лучше этому не верить.

Обнадеженный своими отцовскими успехами, маркиз стал подумывать о путешествии дочери в Севилью, чтобы Мария Анхела забыла о пережитых неприятностях и получила бы светское образование. День отплытия в Испанию уже был назначен, когда Каридад нарушила его покой в час сьесты страшным сообщением:

— Сеньор, моя девочка обратилась в собаку.

Срочно вызванный Абренунсио опроверг народное поверье, согласно которому заболевшие бешенством уподобляются той твари, которая их укусила. Он подтвердил, что у девочки наблюдается некоторый озноб, но, хотя лихорадка сама по себе считается болезнью, а не симптомом других недугов, успокаиваться все-таки не следует. Он пояснил опечаленному отцу, что девочка может заболеть чем угодно, ибо укус собаки — бешеной или нет — есть укус с неизвестными последствиями. Придется, как всегда, лишь ждать и надеяться. Маркиз его спросил:

— И вы больше ничего мне не скажете?

— Таково последнее слово науки, и сказать мне вам больше нечего, — с прежней определенностью заявил медик. — Впрочем, если вы мне не верите, вы можете обратиться к Господу Богу.

Маркиз растерянно сказал:

— Я мог бы поклясться, что в Бога вы не верите.

Медик к нему даже не обернулся.

— Что нам еще остается, сеньор?

Маркиз не столько верил в Бога, сколько во все то, что дарит надежду. В городе были еще три дипломированных врачевателя, шесть аптекарей, одиннадцать брадобреев-кровопускателей и бесчисленное множество знахарей и всяких чародеев, хотя Инквизиция за предыдущие пятьдесят лет приговорила к разным наказаниям более тысячи трехсот человек, а семерых сожгла на костре. Один молодой медик из Саламанки вскрыл шрам на ноге Марии Анхелы и приложил едкий пластырь, чтобы созрел возможный внутренний нарыв. Другой в тех же целях приложил ей пиявки к спине. Один брадобрей-кровопускатель промыл ее ранку собственной мочой, а другой заставил ее мочу выпить. За две недели ее дважды сажали в бадью с целебными травами и дважды на день ставили очистительную клизму — и едва не уморили травяными отварами и всякими оздоровительными настоями.