Дон Делилло - Имена

— Есть арабская буква, которая называется «джим», — сказала она.

— Как она выглядит?

— Не помню. Я изучала этот язык максимум час.

— А жаль, — сказал я. — Я мог бы узнать о себе все, что мне нужно.

Она подняла глаза, улыбаясь, — стройная девушка с изящным удлиненным лицом, темные волосы коротко подстрижены и зачесаны назад. На протяжении всей пятидесятиминутной поездки она занималась собой, была поглощена принятием мер предосторожности, с помощью которых туристы защищают себя от чуждых природных условий. Мазала руки. Увлажняла лицо и шею. Аккуратно капала в глаза эликсир из квадратного пузырька. Она действовала механически, глубоко задумавшись. Возникало впечатление, что она всегда отстает от графика и привыкла делать по нескольку вещей разом. Эти косметические сеансы затевались в основном ради того, чтобы поразмышлять без помех.

— У меня такое чувство, что я отправилась сюда отдельно от своего тела, — сказала она. — Меня точно несет по воздуху. Пока мы не сели в такси и не поехали за вами, я не знала, что мы собираемся в Иерусалим. Думала, в аэропорт. Он уверяет, что предупреждал меня вчера вечером. С наркотиками я завязала. Фрэнк мне помог. Но все равно, я чувствую себя бесплотной. Скучаю по своему дому, по кошке. Никогда бы не подумала, что буду скучать по дому. Наверное, там и осталось мое тело.

Вышел Вольтерра.

— Погляди на нее. Такие гигантские очки. Это с ее-то узким личиком и короткой стрижкой. Совсем ни к селу. Она похожа на научно-фантастическое насекомое.

— Отвали, умник.

Мы уселись в автобус с группой баптистов из Луизианы и переехали через реку на израильскую территорию. Сложные таможенные процедуры. Дел вышла из будочки, где обыскивали женщин, и присоединилась к нам у паспортного контроля, озираясь вокруг.

— Гляньте, как они опираются на свои эм-шестнадцать. Я-то думала, они будут не похожи на арабов и турок. Уж больно неряшливые с виду, правда? И винтовками своими болтают, не смотрят, кто перед ними стоит. Не знаю, чего я ждала. Мне казалось, тут народ не такой расхлябанный.

— Скоро дождь пойдет, — сказал Фрэнк. — Хорошо бы.

— Зачем тебе?

— Тогда ты снимешь очки.

— Не знаю, чего я ждала, — повторила она.

— Тогда мы промокнем, гуляя по Старому городу. И ты снова простудишься, как в Стамбуле. Чтобы хлебнуть горя по полной программе.

Мы сели в восьмиместное такси с русскими православными монахинями. На подъезде к Иерусалиму солнце пробилось сквозь плотные облака, позолотило коричневые холмы, известняковые дома и оттоманские укрепления. Наша гостиница была к северу от Старого города. Вольтерра задержался у регистратуры, чтобы навести справки.

Мы прошли в Дамасские ворота и сразу очутились в многоязычном водовороте. Натиск чужих языков ошеломлял не меньше, чем толкотня, обилие груженных продуктами осликов и бегущих мальчишек. Солдаты были в ермолках, какой-то человек волок восьмифутовый крест. Вольтерра заговорил по-итальянски с незнакомцами, спросившими дорогу. Торговцы грузили рулоны алой материи и мешки с картофелем на деревянные тележки, которые потом использовались мальчишками как тараны, помогающие пробиться сквозь толпу. Коптские священнослужители в синем, эфиопские монахи в сером, «белый отец» [18] «Белые отцы» — католическое общество африканских миссионеров. в своей безукоризненной сутане. Что здесь религия — суть или язык? А может, костюм? Монашенки в белом и в черном, задрапированные с ног до головы, мрачные клобуки, яркие капюшоны с крылышками. Нищие в плащах сидят неподвижно, ждут подаяния. Из приемников доносится музыка, хрипят и трещат портативные передатчики. Я с трудом различил в общем гаме усиленный громкоговорителем, напевный призыв к молитве. Потом он влился обратно в шум толпы — единственный живой голос, точно упавший с неба.

Дел откололась первой, ушла по извилистой улочке, на которой работала бригада с отбойными молотками. Потом Вольтерра пробормотал что-то насчет армянского квартала. Мы договорились, что сойдемся позже у Западной стены.

Я нашел кафе и сел снаружи, потягивая турецкий кофе и слушая, как болтают торговцы. Витрины их лавочек были забиты религиозными сувенирами, продукцией массового производства. Вид этих товаров действовал на меня благотворно. Калеки на Виа Долороза, хасиды в черных шляпах, греческие священники, армянские монахи, люди, молящиеся на узорчатых ковриках в мечетях, — все эти ипостаси веры пробуждали во мне неловкость. Они были упреком моему закоснелому скептицизму. Они давили меня, угнетали, теснили. Поэтому я поглядывал на дрянные безделушки в витринах с толикой иронической благодарности. Оливковое дерево, стекло, пластмасса. Они в известной степени компенсировали воздействие более крупных фигур, которые заполонили улицы, возвращаясь с молитвы.