Прагматика переплеталась с семантикой:
Она казалась вѣрный снимокъ
Du comme il faut<.> ***, прости:
Не знаю какъ перевести [28] Пушкин А. Евгений Онегин. Роман в стихах. СПб., 1832, гл. VIII, стр. 13 — 14
.
Звездочки обладают многозначностью, как в пушкинском «Собрании насекомых» (1829): на их место можно подставлять разные имена. По всей вероятности, Пушкин метил в Шишкова: в беловике — Ш *… прости (стр. 623); но адресат этой «полемической выходки» [29] Кюхельбекер В. К. Путешествие. Дневник. Статьи. Л., 1979, стр. 101.
современникам был неочевиден. По прочтении 8-й главы Кюхельбекер записал в дневнике: «<���…>нападки на *** не очень кстати (я бы этого не должен говорить, ибо очень узнаю себя самого под этим гиероглифом, но скажу стихом Пушкина ж: „Мне истина всего дороже“)» [30] Там же, стр. 101.
. Тынянов, не зная автографа, полагал правильной «расшифровку Кюхельбекера»:
…Вильгельм, прости,
Не знаю, как перевести [31] Тынянов Ю. Указ. соч., стр. 372.
.
Скорее всего оба заблуждались, но оправданием их ошибке может послужить фамильярное прости, уместное по отношению к лицейскому товарищу и не совсем уместное в полемике с престарелым адмиралом, которого Пушкин называл не иначе как «ваше высокопревосходительство» [32] Пушкин. Полн. собр. соч. Т. 13, стр. 162, 405.
и который был на сорок пять лет старше автора романа. Конечно, поэтическое ты не равно бытовому: со времен Ломоносова одописец обращался на «ты» даже к высочайшей особе. Но ведь «Евгений Онегин» — не ода: современникам казалось (и это поражало больше всего), что Пушкин «разсказываетъ вамъ романъ первыми словами, которыя срываются у него съ языка» [33] «Московский вестник», 1828, ч. VIII, № V, стр. 120–121 (автор заметки — С. П. Шевырев).
.
Расшифровка собственных имен затрагивает не только этику, но и поэтику:
Тут был Проласов, заслуживший
Известность низостью души,
Во всех альбомах притупивший,
St.-Priest, твои карандаши <���…> (8, XXVI).
Имя Проласов, заставившее В. Набокова вспомнить о русской комедии XVIII века [34] См.: Набоков В. Указ. соч., стр. 564.
, стилистически выпадает из контекста. Говорящих фамилий такого рода немало в другой части романа — там, где Пушкин представляет читателю деревенское общество, собравшееся на Татьянины именины:
С своей супругою дородной
Приехал толстый Пустяков;
Гвоздин, хозяин превосходный,
Владелец нищих мужиков;
Скотинины, чета седая,
С детьми всех возрастов, считая
От тридцати до двух годов;
Уездный франтик Петушков,
Мой брат двоюродный, Буянов,
В пуху, в картузе с козырьком
(Как вам конечно он знаком),
И отставной советник Флянов,
Тяжелый сплетник, старый плут,
Обжора, взяточник и шут (5, XXVI) [35] Последняя фамилия, вероятно французского происхождения, ассоциируется со словами flanc «утроба, чрево» и flaner «бездельничать».
.
Совсем иначе автор называет патриархальных московских бар. Тут он обходится без фамилий, ограничиваясь именами и отчествами:
Но в них не видно перемены;
Всё в них на старый образец:
У тетушки княжны Елены
Всё тот же тюлевый чепец;
Всё белится Лукерья Львовна,
Всё то же лжет Любовь Петровна,
Иван Петрович так же глуп,
Семен Петрович так же скуп,
У Пелагеи Николавны
Всё тот же друг мосьё Финмуш,
И тот же шпиц, и тот же муж;
А он, всё клуба член исправный,
Всё так же смирен, так же глух,
И так же ест и пьет за двух (7, XLV) [36] Вспомним знаменитое перечисление имен в «московской» комедии Грибоедова: Ирина Власьевна! Лукерья Алексевна! / Татьяна Юрьевна! Пульхерия Андревна! («Горе от ума», д. II, явл. 5).
.
Наконец, в отличие от москвичей и провинциалов, большинство великосветских петербуржцев в романе вовсе лишено имен. Это безымянные типажи:
Тут был однако цвет столицы,
И знать и моды образцы,
Везде встречаемые лицы,
Необходимые глупцы;
Тут были дамы пожилые
В чепцах и в розах, с виду злые;
Тут было несколько девиц,
Не улыбающихся лиц;
Тут был посланник, говоривший
О государственных делах;
Тут был в душистых сединах
Старик, по-старому шутивший:
Отменно тонко и умно,
Что нынче несколько смешно (8, XXIV).
Но при всей своей типичности эти персонажи более или менее портретны — современники их узнавали. Например, в ряду карикатурных героев 8-й главы тот, кто волею редакторов был поименован «Проласовым», находится между двумя шаржами, в одном из которых безошибочно угадывался граф Г. Ф. Моден («на всё сердитый господин») [37] См.: Смирнова-Россет А. О. Дневник. Воспоминания. М., 1989, стр. 199.
, а в другом — англичанин Томас Рейкс («путешественник залетный, перекрахмаленный нахал») [38] См.: Глинка С. Англичанин о Пушкине зимою 1829–1830 гг. — В кн.: «Пушкин и его современники». Вып. XXXI/XXXII. Л., 1927, стр. 110.
. Среди столь прозрачных эпиграмматических намеков отвлеченное амплуа Пролаза кажется «инородным телом».
Читать дальше
