Устраивая в своих стихах настоящий кордебалет из отсылок и намеков, Пурин оставляет у неподготовленного читателя чувство избыточности; поэта можно заподозрить в постмодернистической коллажности, в игре цитатами. На самом деле это не так. Наш стихотворец [101] Он сам себя именует «стихотворцем и эссеистом» в объективке на тыльной стороне сборника.
избыточен, как избыточна сама страсть, пытающаяся добиться от вожделенного объекта всего (чего всего — ей и самой непонятно):
Я целую губы, ключицы, грудь —
и Гольфстрим несет меня вниз…
Ах, шепни — что любишь! Ах, все забудь,
на устах моих задохнись,
захлебнись — и всхлипни, и, словно ртуть,
из ладоней вырвись, вернись!..
Легко показать, что Пурин — «поэт-смысловик» (воспользуемся определением Мандельштама), его цитатостроение и метафороплетение — не самоценны, они нужны лишь для создания грандиозной иллюзии пронизанного смыслами, гармонически организованного пространства Слова, в котором, по уверению Михаила Кузмина, «на каждый звук и мысль / Встает, любя, противовес». В языковом Элизии любой элемент значим. Одно имя откликается другому. Здесь нет «без отзыва призывов», как это сплошь и рядом происходит в нашей хаотической повседневности.
Многие семантические связи останутся, по-видимому, навсегда утаенными от читателя. Вряд ли кто догадается, к примеру, что «столичный дичок-бычок» из стихотворения «Пароходик праздный бежал, речной…» — это известный московский литературный деятель Дмитрий Быков, а строки про «уроки бегства / из уныло так обступившей суммы / обстоятельств» [102] Фраза взята из стихотворения «Тирсы наших менад примахались быстро…». Кстати, сама первая его строка представляет собой слегка видоизмененную цитату из статьи Иннокентия Анненского «О современном лиризме».
намекают на название раздела поэтической книги петербуржца Николая Кононова — «Сумма обстоятельств». Но ведь понимание подобных нюансов сразу придает восприятию стихов замечательную остроту и конкретность, выявляет их скрытую полемичность.
Можно спросить, зачем расставлять в своих текстах знаки, которые все равно почти никто не в состоянии правильно интерпретировать? Опять же — от избыточности и полноты переживания, от стремления в каждой клеточке фразы высказаться вполне, привлекая все ресурсы своего жизненного и языкового опыта. Поэт раскрывает перед нами сам процесс мышления в его целостности, он не может искусственно очищать стихи от непонятных публике деталей. Кстати, ровно так же поступали Пушкин, Блок, Мандельштам. Ну кто, без комментария Ахматовой, угадал бы, что первая строфа мандельштамовского стихотворения «Что поют часы-кузнечик…» посвящена ей!
Однако понять подлинный смысл высказываний поэта мешает чаще всего не бытовая зашифрованность, а наша читательская безграмотность и невнимание. Боюсь, для многих внешний эротизм книги Пурина заслонит ее главную тему — тему трагического умирания языка, то есть культуры, то есть всего, что есть в человеке человеческого. Не случайно в этих стихах Эрос и Танатос становятся близнецами-тинейджерами, «не в меру радостными пионерами», шепчущимися о чем-то за нашей спиной. В строках Пурина все время угадывается ужас перед тем, что Плоть, ставшая Словом, способна передать последнему свою гибельность. Значит, на умирание обречено само Слово — наша душа:
Лишь улыбчивый слепок всего того,
что томило сердце, влекло уста,
наполняло зрение… Всё мертво,
Только сон пустого листа.
Эсхатологичность, так странно оказавшаяся связанной с эротизмом, ставшая его продолжением, неожиданно придает стихам Пурина целую гамму оттенков — от прямой, яркой сатиричности («Заткнись, пичужечка! Довольно выкаблучивать / про бравого тушканчика Суворова») до тончайшего элегизма (в духе пастернаковского «Августа», только у питерского поэта будет «Сентябрь»):
Вот-вот реки ночной чернила,
напившись небом проливным,
затопят все, что было мило
мне — или мнилось мне родным.
И жизнь моя, как лист кленовый —
безвольно-бледная звезда,
плывет во мрак, в ворота Новой
Голландии — куда, куда?..
На самом деле, читая «Новые стихотворения», мы как бы присутствуем при великолепном, необыкновенно прекрасном погребении нашего всего — и далее уместны любые коннотации — Пушкина, любви, страны, языка, культуры:
Золоченое выцвело слово.
И укус комариный припух…
О, когда бы ты знал — из какого
вырастаешь распада, лопух… [103] Строфа взята из стихотворения «Казанское кладбище в Царском». Именно здесь находится могила Иннокентия Анненского. Замечу, что Пурин, вспоминая кладбищенский базаровский «лопух», одновременно переворачивает смысл знаменитых ахматовских строк о стихах, не ведающих стыда в своем «лопуховом» произрастании из жизненного сора. Теперь жизненный сор покрывает руины прежней высокой поэзии.
Читать дальше
