Л. Б. Красин. Письма жене и детям. 1917–1926. — «Вопросы истории», 2002, № 1, 2, 3–4.
Этот блок писем уже из России — в Швецию, где нарком путей сообщения Красин держал свою семью «до лучших времен».
«Кто бы мог думать, что баварцы, пивные баварцы, учредят у себя в Мюнхене советское правительство (речь идет о так называемой Баварской Советской Республике, просуществовавшей с апреля по май 1919 года. — П. К.) и додумаются до столь большевистских методов, как взятие 30 заложников из буржуазии. <���…> Поистине гениальную прозорливость проявил Ленин, увидавший события за 2–3 года раньше, чем кто-либо. Его уверенность в неизбежности подобного же развития для остальной Европы — также лишний аргумент в пользу высказанного<���…>» («Вопросы истории», 2002, № 3).
А заложников советские баварцы тогда же и расстреляли.
В феврале 1923 года Красин (именем которого уже поназывали электростанции и заводы) писал из Москвы: «Тут либо надо быть в какой-то вечной противной охоте за всякими случаями и способами, чтобы если и не улучшить, то хоть удержать на прежнем уровне автоматически ухудшающееся из-за растущей дороговизны положение, либо стоически вести спартанский образ жизни, вроде Фрумкина, который чуть-чуть не уморил жену, предоставив ей рожать в какой-то демократической лечебнице, не умея и не желая пойти в какую-то инстанцию, попросить несколько бумажных миллиардов<���…>» («Вопросы истории», 2002, № 4).
Леонид Костюков. Абсолютно всерьез. О поэзии Кирилла Медведева. — «Дружба народов», 2002, № 3.
«И тогда я поставил еще один [опыт], потребовавший от меня всей моей фантазии целиком.
Сойдемся на том, что метр и рифма — не корневые признаки поэтического текста, а лишь его оперение. Как медведь в перьях не становится птицей, так и нечто, снабженное метром и рифмой, становится лишь рифмованным нечто. В лучшем случае статьей в стихах или рассказом в стихах, если уже были статьей или рассказом. Подытожим, что метр и рифма не добавляют поэтического содержания к исходнику (курсив мой. — П. К.), а лишь помогают его выявить, как фермент помогает пищеварению. Так вот, стихи Кирилла Медведева, мысленно транспортированные в традиционную силлаботонику, становятся стопроцентными, сверкающими стихами. Стало быть, они были ими с самого начала».
Похоже на стопроцентное камлание, но вообще-то — здборово.
Георгий Кубатьян. Не насытится око зрением. Заметки о Параджанове. — «Дружба народов», 2002, № 4.
«Мне сдается, приспела пора демифологизировать уникального кинематографиста. Пусть он и любил карнавальные наряды, грим и маски, нынче важнее мало-помалу снять их с него».
Илья Кукулин. Прорастание отдельных слов в задымленных руинах. — «Дружба народов», 2002, № 3.
Над текстом, по правому краю, курсивом: «Посвящается Андрею Сен-Сенькову, Даниилу Кислову, Хамдаму Закирову, Шалве Бакурадзе и всем другим живущим в разных странах мира писателям — беженцам и переселенцам, а также памяти писателя-беженца Даура Зантарии».
Из текста: «Еще есть авторы, пишущие на том или ином языке, которых в СССР никто никогда особенно не воспринимал как „национальных“. Самый яркий пример — Василь Быков. <���…> Это теперь, когда Быков оказался в оппозиции режиму Лукашенко и живет в Германии, его надо учиться воспринимать заново — не как „писателя о войне“ и не как „вообще писателя“, а как писателя белорусского и общечеловеческого — а не внутрисоветского».
Юргис Кунчинас. Передвижные Rцntgen ’овские Установки. История болезни и любви. С литовского. Перевод Г. Ефремова. — «Дружба народов», 2002, № 4.
Такой прибалтийской — густо-эклектичной, отвязанной — прозы я не читал со времен приснопамятного журнала «Родник».
Александр Кушнер. Заметки на полях. — «Арион», 2002, № 1.
Я воспринимаю эти заметки («Баратынский и грамматика», «Новая рифма», «Современники» и «Название для книги») как части будущего сборника, вроде любимого мной «Аполлона в снегу». В нынешней четверке маленьких эссе одно для меня особенно примечательно. Впрочем, о Чуковском-поэте, его уникальной звукописи, вобравшей в себя, в частности, русскую поэзию XIX века, Кушнер писал еще в «Аполлоне…». Писал прозой, вкрапляя примеры. Ставя рядом «Вдруг откуда-то летит маленький комарик…» (из «Мухи-Цокотухи») и эпиграмму Дениса Давыдова на Чаадаева.
Здесь — «Современники» — это маленькая поэма, открывающаяся полушутливым приглашением расслышать эхо ранней стихотворной сказки «Крокодил» (1917) — в поэме Блока «Двенадцать», — и завершающаяся стихом-вглядыванием в известную фотографию Наппельбаума («Фотография есть, на которой они вдвоем: / Блок глядит на Чуковского. Что это, бант в петлице?..»).
Читать дальше
