Виктор Пелевин - Ампир «В»

– Почему. В ней можно найти много разного смысла. На любой вкус. Можно прожить ее так, что она будет цельной, одухотворенной и полной значения. Но после того, как перевернется ее последняя страница, весь этот смысл унесет ветром, как сухую солому.

– Но зачем тогда все это?

Озирис наклонился вперед, взял со стола какой-то предмет и поднес его к моему лицу.

– Что это такое? – спросил он.

Я поглядел на его пальцы. В них был гвоздь. Старый, немного ржавый у шляпки и, похоже, куда-то уже забитый и вынутый.

– Это? Это гвоздь.

– Правильно, – сказал Озирис. – Гвоздь. Старый гвоздь. Вот мы берем простейшую вещь – старый ржавый гвоздь. Глядим на него. И думаем – что это?

– Гвоздь, – пожал я плечами. – Что тут думать?

– А о чем идет речь? Об этом кусочке металла? Или о восприятии, которое ты испытываешь? Или о том, что гвоздь и есть это восприятие? Или о том, что это восприятие и есть гвоздь? Другими словами, идет ли речь о том, что гвоздь отражается в нашем сознании, или о том, что мы проецируем слово «гвоздь» на окружающий мир, чтобы выделить ту совокупность его элементов, которую договорились обозначать этим звуком? Или, может быть, ты говоришь о темной и страшной вере некоторых людей в то, что некий гвоздь существует сам по себе вне границ чьего-либо сознания?

– Я уже запутался, – сказал я.

– Правильно. Запутался, и никогда не выпутаешься.

– А при чем тут мой вопрос?

– При том. Ты спрашиваешь – в чем смысл бытия? А вот тут, – Озирис потряс гвоздем в воздухе, – просто железка с помойки. И холостого хода твоей денежной сиськи не хватает даже на то, чтобы понять, что это такое. Хотя ты можешь потрогать эту вещь, согнуть или вогнать кому-нибудь в ладонь. А ты спрашиваешь меня о том, чего не существует нигде, кроме воображения. Причем даже там его нет постоянно – сделанное из слов зыбкое облако возникает на секунду, завораживает иллюзией смысла и исчезает без следа, как только ум «Б» начинает думать, где деньги. Понимаешь?

– Нет.

– И правильно. Смирись, Рама.

Я кивнул.

– Когда человек – а вампир, говоря между нами, это просто улучшенный человек – начинает размышлять о Боге, источнике мира и его смысле, он становится похож на обезьяну в маршальском кителе, которая скачет по цирковой арене, сверкая голым задом. У обезьяны есть извинение, что ее так нарядили люди. У тебя, Рама, такого извинения нет.

Бросив гвоздь на стол, Озирис нажал кнопку рядом с телефоном. В коридоре продребезжал звонок.

– Мне пора обедать. Григорий тебя проводит.

– Спасибо за разъяснения, – сказал я, вставая. – Я, правда, мало что понял.

– А к этому и не надо стремиться, – улыбнулся Озирис. – Вот главное, что следует понять. Зачем тебе что-то понимать, когда ты все уже знаешь? Одна капля баблоса объясняет больше, чем десять лет философских разговоров.

– Почему же тогда вы перешли с баблоса на красную жидкость?

Озирис пожал плечами.

– Some dance to remember, – сказал он, – some dance to forget [9].

В комнату вошел усатый молдаванин, и я понял, что аудиенция окончена.

Молдаванин довел меня до выхода, как и в прошлый раз. Но сейчас он почему-то вышел вместе со мной на лестничную клетку и прикрыл квартирную дверь.

– Лифт не работает, – сообщил он тихо. – Я провожу вас вниз.

Я не стал возражать, но на всякий случай пошел вдоль стены, подальше от перил, за которыми был лестничный пролет.

– Извините за навязчивость, – сказал молдаванин. – Я вообще-то профессор теологии из Кишинева. Здесь просто подрабатываю. У нас в Кишиневе временно не нужны профессора теологии.

– Могу представить, – сказал я сочувственно.

– Вы знаете, – продолжал молдаванин, – сюда частенько заходят молодые вампиры, которые беседуют с нашим нанимателем. Я жду у двери на тот случай, если хозяин позвонит. Ну и слышишь кое-что, так что я знаю, какие представления господствуют в вашем мире. Обычно я не вмешиваюсь в разговор. Но сегодня речь шла о Боге. И здесь я чувствую себя обязанным сделать одно важное уточнение к тому, что вы только что слышали. Как теолог. Но прошу вас, не говорите шефу про наш разговор. Вообще никому не говорите до следующего контрольного укуса. А там я в отпуск уеду. Обещаете?

– Вы хорошо знакомы с деталями нашего обихода, – заметил я. – Даже знаете про контрольный укус. Я сам про него первый раз слышу.

– Не иронизируйте, молодой человек. В вашей среде все укусы контрольные. Других не делают.

– Вообще-то вы правы, – вздохнул я. – Ладно, обещаю. В чем ваше уточнение?