Эфраим Баух - Завеса

Сосед испуганно взглянул на него, кажется, до глубины души потрясенный такой наглостью и, вполне вероятно, в этот миг поверивший, что Орман еще та штучка, вернее, профессиональный стукач. После этого он обходил Ормана за три квартала, и даже прятался за деревья, чтобы не столкнуться при входе в дом.

Орман давно замечал, с каким придыханием следил Цигель за тем, как он стучит на машинке, случайно зайдя и застав его за этим делом. Цигель был похож на голодного человека, который видит стол, уставленный яствами, и вот-вот у него потекут слюнки.

Следовало каким-то образом отвязаться от слишком назойливого соседа, ибо интуицией Орман ощущал, что это сближение ничего хорошего не сулит.

А, тем временем, шпионские истории в этот относительно спокойный юбилейный год, в котором государству Израиль исполнилось сорок пять лет, шли одна за другой.

Второго сентября полковник в отставке Шимон Левинсон, служивший в разведке, был осужден на двенадцать лет за шпионаж в пользу России.

Четвертого октября, вечером, Цигель ворвался к Орману.

– Вы что, ясновидец, даже телевизор не включили? Все стучите день и ночь.

– Что случилось?

– Путч в Москве. Стрельба во тьме. Непонятно, кто в кого стреляет. Пытаются штурмовать телецентр в Останкино. Я говорил вам, что роспуск КГБ принес больше вреда, чем пользы. Можно ли было при них представить, что такое произойдет?

– Оставьте этих бандитов в покое. Самое великое, что произошло в последние годы это то, что их разогнали.

Многие выходцы из России провели бессонную ночь у телевизоров, не отрываясь от канала Си-Эн-Эн.

При свете наступившего дня танки били прямой наводкой по Белому дому. Затем под конвоем выводили путчистов.

Лица Руцкого и Хасбулатова уже стали плакатными.

Гуляла шутка: если бы Октябрьская революция также транслировалась по телевидению, она пошла бы совсем иным путем.

Знаменательный этот разговор по душам, а точнее, о душе человеческой, произошел поздним вечером в шалаше у Берга, стоящем в сквере, недалеко от его дома в Бней-Браке, в ночь с двадцать шестого сентября на двадцать седьмое девяносто четвертого года. По сути, это была ночь после дня Великого спасения – «Ошана Раба» в праздник Суккот – в преддверии дня, когда празднуют Дарование Торы на Синае – праздник Симхат-Тора.

Для Берга же это была двойная радость: сыну его исполнилось тринадцать лет – возраст совершеннолетия. Теперь он будет «сыном заповеди» – «бар-мицва». Это большое везение, данное Всевышним, праздновать совершеннолетие именно в день Великого спасения.

Та непривычная для Берга торжественность, с которой он пригласил на эту церемонию Цигеля и Ормана, не позволяла даже на миг подумать, что от этого можно уклониться.

Они стояли рядом, накрывшись с головой талесами, и душа каждого из них вытянулась в струнку в безмолвии длящейся паузы перед очередным взрывом молящихся голосов в синагоге – голосовом Храме Книги Книг.

Коэны, все в белом, покрыв лица, качались в молитве, и это настолько потрясало, что ком стоял у горла.

Раздвигали Завесу.

Выносили Тору.

Юношески чистый, звонкий голос сына Берга, читающего выбранный ему фрагмент из Торы плыл небесным веяньем над головами молящихся.

И вот они сидят в шалаше. На празднично накрытом столе горят свечи, а сквозь ветви и листья, покрывающие шалаш, видны звезды.

И такое умиротворение.

Цигель утопает в блаженстве, слушая беседу Берга с Орманом, хотя и не все понимая.

– Пророк Моисей, простирающий руки к небу, – говорит Орман тихим голосом, так, что Цигелю приходится напрягать слух, – непонятен атеисту, являющемуся случайным посетителем на мировом спектакле. Атеист – крайняя песчинка в многомиллионном песчаном вихре, вызванном этим жестом пророка – не обнаруживает связи между собой и жестом, им управляющим. Для него Завеса – обычный лоскут ткани.

– Завеса между небесным и земным неощутима, – говорит Берг. – Но тем более неодолима.

– Как миг между жизнью и смертью. Лучше всех, мне кажется, это выразил русский великий поэт Тютчев. Я сейчас прочту его стихотворение и попытаюсь перевести на иврит, но, конечно, это уничтожит все, я бы сказал, предсмертное очарованье, если такое существует, этих строк, удивительно подходящих к этой ночи, полной такого покоя, от которого теряется дыхание и душа, тает, как свеча…