Эфраим Баух - Завеса

Что же, дали ему на полную катушку – восемнадцать лет.

Цигель не спал ночами, был на приеме у врача, жаловался на сердечную боль. Сделали ему кардиограмму, разные анализы. Все было в порядке.

Возвращаясь с поздней смены, не в силах уснуть, он пытался припомнить и как-то оценить всю переданную им информацию, но вспоминал лишь фрагменты. Ну, к примеру, кураторов особенно интересовали данные о родственниках и близких репатриантов, их адреса в Израиле, круг их знакомых, списки людей, которым посылали вещевые посылки, письма, денежные переводы.

Цигель передал сотни таких фамилий.

Сфотографировать списки в Комитете солидарности с евреями СССР было достаточно легко. Это, по мнению Цигеля, вряд ли могли посчитать большим преступлением.

Цигель взвешивал информацию по шкале числа лет отсидки.

Вскочил с постели. Показалось, что неудачно прятал материалы. А ведь там были данные, которые он сам собирал, и тайком ими гордился: частота взлетов и посадок самолетов, недостатки и слабые узлы измерительных приборов, поломки, число приборов, прибывающих на проверку, их номера.

Который раз он перебирал все бумаги и вдруг заметил рюкзак сына.

К этому времени сын завершил учебу и служил в армейской разведке, занимаясь, по сути, компьютерным шпионажем в пользу Израиля. У Цигеля, как у зарвавшейся ищейки, чесались руки – узнать, каким конкретно делом занят сын, но он понимал, что пока еще рано шпионить за собственным сыном. При этой мысли Цигель вздрагивал, на миг отдавая себе отчет, до чего опустился, но эти угрызения совести были недолгими.

Сын пришел на побывку и спал в своей комнате. Видно очень устал и забыл рюкзак в салоне.

Цигель напрягся, и уже, не владея собой, в неком приступе шпионской клептомании, подкрался к рюкзаку, словно это была бомба замедленного действия. Стараясь унять сердцебиение, раскрыл его и стал в нем рыться. Среди обычных солдатских вещей оказалась довольно объемистая тетрадь с записями, и каким-то явно кодовым сочетанием цифр и латинских букв. Не задумываясь, не в силах себя сдержать, подобно уже ставшему клептоманом в поисках информации шпиону, сфотографировал своим аппаратиком все страницы, схемы, коды, написанные рукой сына. «Вырастил», – проносилось в сознании то ли с оттенком гордости, то ли страха.

Роясь в рюкзаке сына, Цигель испытал то же напряжение, дрожание пальцев, ощущал испарину на лбу, как в самые опасные моменты, когда тайком фотографировал в цеху и в разных подвернувшихся местах военной базы.

Как ни странно, но страх поимки, преследовавший его в последние недели, внезапно улетучился. Он вернулся в постель и проспал беспробудно до полудня.

С этой ночи он стал все время искать материалы у сына, но более ничего не находил. Вероятно, в тот первый единственный раз сын рискнул взять с собой записи, ибо строжайше запрещалось выносить все, касающееся его занятий в подразделении компьютерной разведки. Но неутомимая страсть ищейки опять и опять заставляла Цигеля рыться в вещах сына. При этом он особенно злился на собственные оглядки, хотя в квартире никого не было, но успокаивал себя, что действует по всем правилам сыска. Сын уезжал к подружке, жена уходила к соседке, старухи сидели во дворе на своей постоянной лавочке, а младший играл в футбол. Но какой это был букет чувств, противоречивых, бросающих в стыд, становящихся вредной привычкой, как алкоголь или курево, но без которых уже и не существуешь. Цигель вообще мало пил и никогда не курил.

Постепенно, с течением времени, дело Вануну стало тускнеть и реже снится Цигелю.

И тут грянуло новое шпионское дело Шабтая Калмановича.

Это уже было совсем горячо. Почти впритирку к Цигелю. Он даже встречался мимолетно с Калмановичем на сходках евреев, выходцев из Литвы в Израиле.

Он всех спрашивал: «Что вы скажете про Калмановича?» Коллега, тоже из Литвы, ухмыльнулся:

– Я ведь знал его еще по Каунасу. Окликали его по имени Шабсик, Шабса. Тут он стал Шабтаем. Тебя это так волнует? Или земляк земляка видит издалека?»

– Что ты имеешь в виду? – побагровел Цигель.

– Уже и пошутить нельзя.

«Совсем издергался, – подумал про себя Цигель, – надо быть осторожней». Улыбнулся и похлопал земляка по плечу.

Но дело Калмановича совсем выбило Цигеля из равновесия. Мозг его лихорадочно работал. Любой намек, упоминание в газете и по радио, любая информация, касающаяся Калмановича, запоминалась Цигелем с первого раза, преследовала, обдумывалась, обыгрывалась. Все грандиозные аферы Калмановича, принесшие ему сотни миллионов долларов, связи с сильными мира сего, алмазные и другие сделки, дружба с президентом Ботсваны, который назначил его представителем своей страны в Израиле, Цигеля не интересовали, ибо это, как говорится, было не его ума, уровня и возможностей дело.