Между вторым и третьим романами была пауза в четыре года «украинской незалежности», и наш герой с латинизированной теперь уже фамилией обретается в безвизовой Европе, чертопольский вертеп и московская дьяволиада обернулись венецианским карнавалом, американские и польские критики проводят аналогии с Кундерой, вспоминают «Смерть в Венеции», почему-то Гофмана (совершенная архаика!), для адептов Бахтина все тот же «пир духа», но если отвлечься от эмоциональной украинской критики и захлебывающейся цитатами западно-университетской филологии, что, собственно, произошло — с точки зрения традиционной истории литературы? Украинская литература из своего этнографического и национально-романтического зазеркалья внезапно, минуя эпохи и границы, вошла в европейский контекст, и, будь то «постмодернистское письмо» или «литература существования», она вошла в эту раму вполне естественно. Новый украинский роман легко манипулирует чужими приемами и традициями, российскими (но без придыхания), европейскими и американскими. Кажется, он все же вестернизирован, в том смысле, что аморфно-мистическим, «новореалистическим» и под. поискам тогдашних российских прозаиков («Перверсия» была написана приблизительно тогда, когда в Москве читали «Чапаева и Пустоту» и награждали Букерами-Антибукерами таких разных персонажей, как Гандлевский — за «Трепанацию черепа» — и Варламов) он предпочел сложно-фабульную европейскую belles-lettres (будь-то Кундера, Павич, Умберто Эко или все, вместе взятые). Украинский язык в устах Андруховича оказался столь полифоничен, что в нем адекватно обретаются эротика, экзистенциальная метафизика, постмодернистские игры и бог знает что еще.
Если же вернуться к разговору о бубабизме, новой украинской классике, возрастной семиотике и т. д., то парадокс налицо. Упоминавшийся уже здесь американский украинист Юрий Шерех (Шевелев) произвел Бу-Ба-Бу от немецкого «Bub» — мальчишка, и в одном из интервью Виктора Неборака назначение Бу-Ба-Бу было сформулировано цитатой из Ортеги-и-Гасета: «пробуждение мальчишеского духа в постаревшем мире», «спортивное и праздничное переживание жизни». В самом деле, в конце XX века вдруг было объявлено, что украинская литература лишь начинается, все, что было до — в своем роде восемнадцатый век, что литература здесь отныне не высокий долг и не скорбный труд, но спорт и праздник. Это далеко от привычного нам российского опыта, но, кажется, это так.
Инна БУЛКИНА.
Киев.
Виноградная косточка
Всеволод Некрасов. Живу вижу. М., 2002, 243 стр
Книга Всеволода Некрасова — это своего рода самиздат (хотя и указано, что книга издана при содействии «Крокин-галереи»), ни издательство, ни тираж не обозначены. Ни одного книжного магазина, в котором эту книгу можно купить, я не знаю. Тот экземпляр, который читал я, был мне предоставлен по случаю, когда я уже потерял всякую надежду найти книгу и всерьез усомнился в том, что она вообще существует. (А происхождение экземпляра — по цепочке — от жены автора.) Такой непростой и, прямо скажем, необщедоступный способ добычи книги меня несколько озадачил. Я уже давно отвык от того, что нужную (новую) книгу нельзя просто пойти и купить.
Книга Всеволода Некрасова состоит из двух больших разделов: стихи и прозаический текст, озаглавленный: «История / о том / как и мы / попробовали вроде бы / быть людьми / и что из этого вышло / (и как так вышло / что ничего же не вышло / и почему же так быстро / это произошло / все-таки)». Если стихи, включенные Некрасовым в книгу, можно найти на «Вавилоне» («http://www.vavilon.ru/texts/prim/nekrasov0.html») и/или на странице Александра Левина («http://levin.rinet.ru/FRIENDS/NEKRASOV/index.html»), то где, помимо ускользающей книги, взять текст «Истории о том…», я не знаю.
Читателю остается поверить мне на слово, на что я никак не могу согласиться. Ни мне, ни кому другому верить на слово, конечно, не следует, потому что слово, которое человек говорит, остается от человека неотделимо, и читатель всегда читает не совсем то, что пишет автор, особенно если это касается таких тончайших материй, как поэзия или жизнь поэта, им самим описанная. Единственная надежда — что эта «История о том…» все-таки попадет в доступное издание и заинтересованный читатель ее прочтет и составит собственное непредвзятое мнение.
В «Живу вижу» вошли стихи от самых первых — еще вполне традиционных, рифмованных, написанных в пятидесятые годы, — до самых последних, 2001 года, — о Бен Ладене. Почти пятьдесят лет работы.
Читать дальше
