Махмуд Теймур - Шесть гиней

— Как тебе удалось скрыть от мужа случившееся?

Улыбнувшись, она посмотрела ему в глаза и спросила:

— Ты не выдашь мою тайну?

— Конечно, нет!

— Тогда знай, что я тебя обманула: Абд ар-Рахим не покушался на мою честь, никто меня не трогал…

Старая обида, годы страдания, оскверненные надежды снова возродились в Муджахиде.

— Из-за тебя я потерял лучшие годы… Я любил тебя и верил тебе, а ты меня обманула!

— Нет, — ответила Саадия. — Эта ложь сохранила тебе жизнь. Отказываясь от тебя, я платила добром за добро. Родные Абд ар-Рахима были уверены, что ты участвовал в убийстве. Они искали лишь доказательств. Его брат сказал: «Если Муджахид женится на Саадии, значит, действительно он убил Абд ар-Рахима, чтобы убрать его с пути и самому заполучить Саадию».

Я пожертвовала собою, чтобы спасти тебя…

Перевод Л. Вильскера

Секретарь встретил меня недружелюбно. Окинув пренебрежительным взглядом мою потрепанную одежду, он поднялся из-за стола.

— Ваша картина не удостоена премии. Можете ее забирать, — с презрением в голосе отрезал он.

Картина была в тяжелой раме; я взял ее под мышку и пошел к выходу.

Выйдя на улицу из этого прекрасного, но такого мрачного и надменного здания, вконец разбитый и усталый, я побрел на автобусную остановку.

Что ж, не впервые мне приходится терпеть неудачу, она частый гость в моем доме. Кажется, пора бы привыкнуть! Почему же я чувствую себя самым несчастным человеком в мире? Неужели мои мечты никогда не сбудутся и я не получу признания? Уже тысячу раз я задавал себе этот вопрос…

Тут я заметил, что держу картину перед собой и всматриваюсь в нее. Мысленно я сравнивал ее с другими, отмеченными на конкурсе. «Да разве она хуже?» — хотелось закричать мне. Но вера в свои силы посетила меня ненадолго, скоро уныние вновь овладело мною.

Неудача, которую я потерпел на этот раз, была особенно тяжелой. Я верил в картину, любил ее, вложил в нее душу. Я твердо знал, что она должна победить.

На картине была изображена моя мать. Она сидела во дворе нашего маленького деревенского домика, прислонившись к стене и нежно прижимая к себе спящего сынишку. Глаза ее были полузакрыты. Она дремала. Свеча трепетно мерцала, рассеивая мрак…

Я шел по улице, мне казалось, что все прохожие знают о моем поражении, радуются ему и с насмешкой смотрят на меня. Очутиться бы сейчас далеко-далеко от этого большого неприветливого города, в родной деревне, в нашем крохотном, покосившемся домике. Сел бы я рядом с моей доброй матерью, положил бы голову на ее плечо и вволю поплакал бы над своей неудачей.

Едва передвигая ноги от усталости, я добрался до автобусной остановки.

В автобусе не было ни одного свободного места. Я облокотился на перила, отделяющие второй класс от первого, и поставил картину так, чтобы пассажиры не могли ее видеть. Теперь можно было оглядеться по сторонам. Напротив меня сидели две деревенские женщины и беседовали. Рядом с ними примостился какой-то усач. В проходе читал газету юноша в потертом костюме. Впрочем, не мне было замечать это: мой костюм выглядел еще хуже.

Я отвернулся и закрыл глаза. Как бы то ни было, самое трудное позади. Скоро я доберусь до своей комнаты и отдохну.

Отдохну? Зачем обманывать себя? Я вспомнил свою отвратительную конуру, сырые липкие стены, запах красок, грязного белья и мусорного ведра, стоящего в углу. Вспомнил грубое, мужеподобное лицо Умм-Аббад. Вот она стоит на пороге дома и встречает меня колючим, недоверчивым взглядом. Сейчас она узнает, что я опять не могу заплатить за комнату. И какой же поднимется крик!..

Я очнулся, услышав возглас кондуктора:

— Ваш билет, господин мой!

Я протянул ему монету, но… он не заметил ее. Его глаза были устремлены на картину, которая сдвинулась и теперь была видна всем.

К ужасу своему, я заметил, что взгляды моих соседей тоже прикованы к картине. Резким движением я повернул ее к стене. Может быть, это было и невежливо, но, честное слово, я уже не думал о приличиях. О великий Аллах, когда же меня оставят в покое?

Кондуктор протянул мне билет и, смущенно улыбнувшись, спросил:

— Неужели вы сами написали эту картину, господин мой?

Я раздраженно кивнул. Но он не отходил от меня.

— Пожалуйста, господин мой, позвольте мне взглянуть на нее еще раз.

Я не знал, что делать. Оборвать его… или, быть может, вежливо извиниться и сказать… Но что сказать?..