«<���…> одиночество никакое меня не мучает, даже, наоборот, радуюсь, когда удается побыть с самим собой. От народа и рад бы оторваться, да передохнуть не удается. А народ становится все хуже и подлей, особенно наш полусельский, полугородской — межедомок ему имя» (1994).
«<���…> и Курицын, и оппоненты евоные как бы и не замечают, что литература от литературы приняла массовый характер и давно уже несет в своем интеллектуальном потоке красивые фонарики с негасимой свечкой, обертки от конфеток, меж которых для разнообразия вертится в мелкой стремнине несколько материализованных щепок, оставшихся от строившегося социализма, и куча засохшего, натурального говна. <���…> начинается самопоедание, разжижение крови, обесточивание мысли, обессиливание слова и смерть, которую жизнерадостные критики в силу своей беспечной, святой молодости, конечно же, не чуют и не понимают, да и не надо им этого понимать, как нам, молоденьким солдатикам-зубоскалам, на фронте не дано было понять, что его, солдатика, тоже могут умертвить».
См. также переписку Виктора Астафьева и псковского критика Валентина Курбатова: «Огонек», 2002, № 32, август. Полностью переписка выйдет в Иркутске в издательстве «Издатель Сапронов» (том самом, где вышел последний сборник писателя «Пролетный гусь»).
Дмитрий Бобышев. Я здесь. — «Октябрь», 2002, № 7.
Фрагменты книги «Человекотекст». Здесь о Давиде Даре, Геннадии Шмакове, Евгении Рейне, Белле Ахмадулиной.
«Наш приход (визит вместе с Рейном к Ахмадулиной во времена ее жизни с Евтушенко, начала ее славы. — П. К.) был данью признания именно ей, и хорошо, что она оказалась одна: мы смогли это высказать. И мы застали ее, может быть, в последние „пять минут“ ее литературной жизни, когда она еще была для нас „своей“ — такой же, как мы. „Они“, то есть официальная, организованная и в сущности своей сервильная, а стало быть, бездарная литература, старались загнать нас в самодеятельность, помещая куда-то в один ряд с выпиливанием лобзиком и уроками игры на баяне. Мы возмущенно сопротивлялись, и Ахмадулина, казалось, была с нами, а Евтушенко, хоть и двусмысленно и с оговорками на талант и прогрессивность, все-таки с „ними“. Но эта граница иронически исчезала где-то там, в комканой пестроте одеял и подушек супружеской комнаты».
Начало см.: «Октябрь», 2001, № 4.
Константин Ваншенкин. В мое время. Из записей. — «Знамя», 2002, № 8.
Запись называется «Поэма без героя»:
«В течение ряда лет регулярное занятие Ахматовой, ее изощренный, уплотненный пасьянс». Всё. Действительно, чем еще на старости заниматься, когда годы идут? В течение ряда лет.
Владимир Гандельсман. Новые стихи. — «Октябрь», 2002, № 8.
Первое стихотворение называется «Развивая Бродского»: «Не надо обо мне. Не надо ни о ком. / Просили ведь тебя. Увы. Все суесловишь. / Есть блюдце в уголке с прокисшим молоком. / Молчи себе, лакай, когда мышей не ловишь». Ну и так далее: «ах, памятник вот-вот откроют грызуну словарного запаса» и «льни к посмертной славе» и прочее в том же духе. Несведущих отсылаем к стихотворению Бродского «Письмо в оазис», к соответствующему мемуарному эссе Александра Кушнера и разно(одно) образным воспоминателям.
…Вот и одаренный поэт Гандельсман — вслед за владимирами соловьевыми и викторами топоровыми — пришел забить свой гвоздь. Он, очевидно, думает, что развивает Бродского, а развивает-то, как я вижу, к сожалению, лишь себя, безгрешного. Даже злоба (пардон, праведный гнев) его не спасает в этом тщательно зарифмованном фельетоне. Как жаль, как же за вас стыдно. Цитату из Пушкина, про кормилицу и зубки, я приводить не буду, ни к чему.
К. И. Глобачев. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения. — «Вопросы истории», 2002, № 7, 8.
«Протопопов, как я уже говорил, в управлении министерством ничего не понимал, но очень был горд тем, что выбор для замещения такого ответственного поста в России пал на него; это льстило его самолюбию. Не менее его радовало и то, что, будучи министром внутренних дел, он в то же время был главноначальствующим над Отдельным корпусом жандармов; он даже поспешил сшить себе жандармскую форму. Смешно было видеть действительного статского советника Протопопова в шпорах, генеральских чакчирях, в офицерском пальто с красной подкладкой и гражданскими погонами. Появление его в этой форме в Государственной думе вызвало общие насмешки, после чего он носил эту форму только дома».
Читать дальше
