Александр Шарыпов - Клопы (сборник)

– Вот, – сказал Прокопыч мрачно.

– Да ей-богу не брешу! – торопливо отозвался молодой, сердясь и пугаясь.

Его слова потонули в глухом гуле. Клопы, взбудораженные, побежали, пыля и грохоча, как стадо. А прибежав, разом остановились, и гул стих, и настала тишина.

Тогда вперед выкатился Колька Тыквин, мордоворот, и стал объяснять, ковыляя и подпрыгивая:

– Вот, глядите, то есть он, конешно, не то чтобы сидит здеся, как все сидят, а совсем даже наоборот, то есть он на башке вверх ногами стоит, то есть не вверх ногами, а ежели тяготение смотреть… А, ну да! Вниз башкой! То есть он себя к потолку за голову веревкой привязал!

Клопы стояли, разинув рты, и ничего не понимали.

– Стой! Завелся! – с досадой сказал Сидор Кузьмич Распопов. – Куда у нас тяготение-то идет?

– Тяготение вниз башкой идет!

– Хренов тебе, как дров! Как же вниз башкой?!

– Че? На потолке-то вниз башкой тяготение!

– Стой! Завелся! Ну-ко, мужики! Как мы шли-то? Подожди…

– Как же… Прокопыч… Как же это… Веревка-то… А?.. Как же это веревка-то не лопается?

– Веревка, – очнувшись, ответил Прокопыч исключительно для репутации, ибо понял теперь все, – это аглицкая веревка и потому не лопается.

– А! Вона… Аглицкая…

– Известное дело, поэт…

– Стой! Мужики! Неладно тут дело-то. Как мы шли-то, подожди…

Отталкивая друг друга, клопы полезли по придурку, а Прокопыч, выждав и оказавшись позади всех, огляделся, повернулся да что есть духу помчался домой. «Ах ты! – кричал он про себя, задыхаясь. – Вот те и закуривай! Ну, пестерь же я! Ишо бы там сидел – потом обгоняй тех мордоворотов!»

– Ну, жена, – сказал он, хлопнув дверью, и, пройдя мимо жены, зачерпнул ковш холодной воды и принялся жадно пить, потом оторвался и выдохнул: – Собирай шмотки, драпаем отсюда!

– Таваканы пвибегали, все стаканы выпивали, – пролепетал карапуз, волоча по полу кубик.

– Эх, жизнь, – помрачнев, вздохнул Прокопыч.

И, размахнувшись, плеснул остатки воды под стол.

Епископ Крутицкий, говорят, ставил Пашу Дурную в один ряд с Прокопием Праведным, первым юродивым на Руси. А весь ее подвиг состоял в том, что она красиво одетым женщинам плевала в лицо. Диоген, допустим, тоже плевал – но когда больше некуда было плюнуть. Или у Куприна – крестьянин в рыбу плюнул, перед революцией. Это я тоже понимаю. Если бы она в одежду плевала! Нет, тут что-то не то.

Я думал обо всем этом, идя к моему другу Сереге, после того как Коля Шальной, встретившись у меня на пути, – я забыл, куда и шел до этого, – треснул мне по уху ни за что, ни про что. Сумасшедший, что с него возьмешь?

Их почему-то в моем городке жило много – Коля Сика, Коля Шальной, Гера Безмозглый, Сережа Пустохин, была еще Галя Шага с походкой спотыкающегося конькобежца… Но что-то вот в них не то. За державу обидно. Ведь мы всегда были сильны юродивыми.

Ладно Паша Дурная – в ее плевании была хоть какая-то избирательность. А Сережа Пустохин только смеялся все время. Галя Шага – матом ругалась, по поводу и без повода, на все и вся. А Коля Шальной – хоть рот у него был больше, чем у Софи Лорен, – вообще ничего не говорил. Он почти все время сидел в неком ступоре – косматый и белокурый, как Шатов из «Бесов», – иногда только вскакивал и начинал метать что ни попадя, когда, например, на него накидывали старое велосипедное колесо. Если попадались мелкие камушки (которые мы и сыпали перед тем), он развивал бешеную скорострельность, будто перед ним крутился пропеллер и ему надо было синхронизироваться с лопастями. Но разве это дело юродивого? Юродивый должен говорить правду в лицо.

Федька Юродивый протопопа Аввакума будил во Всенощную:

– Как же тебе не стыдно, – говорил, – ты же поп!

Или это какая-то новая стадия? Переход к чему-то от слов? К модернизму? К самоуглублению в себя?

Книжный червь с черной бородой, хоть и был только нумизмат, Серега всегда напоминал мне раввина. И говорил всегда, с ходу вникая в суть, как будто об этом и думал, и только ждал, когда придет кто-нибудь, чтоб этого пришедшего огорошить.

– Все мы пришельцы врат, – объявил он мне. – Потому что приняли иудейство без обрезания. Если б приняли обрезание, были б пришельцами истины.

Тут-то я и вспомнил эту историю с воротами.

То есть саму-то историю помню смутно. Да сейчас и не разберешь, что там было на самом деле. Ворота вспомнил, вот что. Ворота, во всяком случае, были.

Тоже ведь парадокс. Столько вокруг произошло, столько правды и неправды наговорено, а в памяти что осталось? Доски крашеные.