Бурное неостановимое движение привело к тому, что все таинственным образом сместилось относительно друг друга — отсюда липкое, всеприсутствующее чувство абсурда. По-настоящему «никто больше не понимает, как надо жить» (Мишель Уэльбек). Разумеется, стратеги от политики, экономики и т. д. «твердо знают», какими путями-дорогами следует двигаться, но экзистенциальное чувство не разделяет или, во всяком случае, далеко не всегда разделяет демонстрируемую ими «уверенность в будущем».
Наиболее успешное движение по-прежнему осуществляется в научно-технической сфере, но человеческая мысль, когда-то давшая ему начало, не способна угнаться за ним, чтобы привести его в некоторое соответствие с человеческим опытом. И вслед за успехами и в рост им следует опасность техногенных катастроф, которые без всяких террористов могут когда-нибудь ввергнуть нас в хаос.
Участвуя в диалоге цивилизаций от имени Запада, нечестно было бы делать вид, что «за спиной» у вас все в порядке.
Другая заслуга Корбена и его коллег в том, что они смотрят в самый корень того, что ныне разделяет две цивилизации. Или, иначе говоря, они правильно ставят вопросы — независимо от того, как сами на них отвечают.
Центральный в плане диалога цивилизаций вопрос: о смысле истории с точки зрения вечности. Постановка этого вопроса возвращает нас к интеллектуальным баталиям былых веков, в их числе тем, что велись непосредственно между представителями ислама и христианства. Чтобы «два мира, — говоря словами Корбена, — вновь попытались понять друг друга, как это было в продолжение короткого периода в XII веке» [43] Corbin H. L’Iran et la philosophie. Paris, 1990, p. 7.
, надо вернуться к «вечным» темам, изначально волновавшим обе стороны.
Надо суметь защитить — словом и делом — историю и историзм, что в настоящих условиях совсем не просто. Порою кажется, что христианство проигрывает на этом поле, которое оно считало своим. Где нынче ретроспективно-проспективная уверенность западного христианства? Западный человек продолжает покорять мир, но теряет самого себя и с собою смысл истории. Как может проявиться радостный космизм, характерный для православия, в условиях, когда мир искорежен и замусорен в результате неуемной деятельности человека? Сегодня как раз легче всего проникнуться отвращением к реальной жизни, к текущей истории, отлучить их от высшего, абсолютного (если вообще не утрачено чувство абсолютного) [44] Характерен в этом отношении тот же Мишель Уэльбек в «Элементарных частицах» и других своих произведениях. Его «программа»: культивировать «ненависть к себе, презрение к другим. Ненависть к другим, презрение к себе». Как у всех сколько-нибудь чувствительных натур, гедонизм оборачивается у него отвращением к жизни, а так как у него есть сильное чувство абсолютного, то последнее «выводится» им за пределы доступного.
. И тут ислам предлагает как будто готовые решения.
Что «ищет мечта в далеке голубом / Персидских прибрежий» (В. Брюсов)? Не в последнюю очередь — Бога, соблюдающего строгую дистанцию по отношению к человеку и не поощряющего его преобразовательскую активность.
Это вызов, который нуждается в продуманном ответе, в том смысле, какой вкладывает в это понятие А. Тойнби, то есть в определенной внутренней перестройке. Включающей в себя отказ от некоторых сохраняющих силу утопических иллюзий; в частности, следовало бы смириться с мыслью, как ни трудно это сделать, что научно-техническая эпопея человечества вряд ли может иметь какое-то однозначно благополучное разрешение [45] Интересно, что думает об этом шиитский богослов Сейед Наср: «Единственная надежда для человечества состоит в катастрофе, вызванной современной технологией; в противном случае мы все будем умирать медленной смертью… еслинасненастигнетмалаякатастрофа, тонастигнетбольшая» (Nasr S. Islam and the Philosophy of Hope. — In: «A Parliament of Minds», N. Y., 2000, p. 106). «Малой» автор считает технологическую катастрофу (даже самых больших размеров), «большой» — духовную гибель человечества. Легкость, с какою автор перечеркивает всю «фаустовскую» эпопею, выдает в нем человека неевропейской культуры; но в том, что перспектива вечности несопоставимо важнее перспективы посюсторонних интересов, всякий верующий человек обязан с ним согласиться.
. Попытаться принять точку зрения вечности — значит отказаться от привычных, бытовых, «теплых» коннотаций, сопровождающих различные виды человеческой деятельности. Что может быть «интересно» Богу? Уж наверное, не те штучки-дрючки (включая «чудеса» науки и техники), которыми человек себя окружил. Богу должны быть «интересны» усилия, предпринимаемые человеком в том или ином направлении. Плоды этих усилий тоже не сгинут без следа, но опять же в перспективе вечности, где они будут иметь какое-то непостижимое уму продолжение. Здесь — тайна христианского преображения [46] Архимандрит Киприан (Керн): «Как мысли, звуки, слова, линии таинственно появились в творческом уме человека откуда-то из какого-то умопостигаемого мира, так они, верим мы, опять-таки таинственно преобразившись, уйдут в вечность для бесконечного бытия» (Архимандрит Киприан. Антропология св. Григория Паламы. М., 1996, стр. 379).
. Которую ислам не чувствует и чувствовать не хочет.
Читать дальше
