Впрочем, и неправому делу надо уметь служить добросовестно. Книга Шендеровича последовательна, а потому достойна. Автор необычайно честен даже там, где либо передергивает, либо искренне не видит очевидного. Боюсь, из всей команды НТВ настоящим идеалистом остается только он. Получился своеобразный «Арион» наоборот: певцу, кажется, как следует переломало ребра, о чем он и кричит на трехстах страницах, покуда прочие обитатели челна сушат влажные ризы на солнце под скалою и сами, кажется, не очень уже понимают, куда ж нам плыть.
Эдуард Лимонов. В плену у мертвецов. М., «Ультра-Культура», 2002, 440 стр. («Жизнь запрещенных людей»).
Это очень страшная книга — лефортовский дневник Лимонова. Самая страшная из написанных им в тюрьме. Про тюрьму в России не то чтобы любят читать (как такое любить?), но читают усиленно, потому что не застрахован никто. Вариант Лимонова, казалось кому-то, не худший: в Лефортове, тюрьме для государственных преступников, нет давки в камерах и есть минимальная возможность писать. После этого дневника видно, что Лимонову и в Лефортове не дают покоя: прессуют при помощи сокамерников, утонченно пытают надеждой, врут на него, как на мертвого, и очень надеются, что именно таким мертвым он и станет. Чтобы не пришлось уже доказывать его вину и можно было спокойно вписать новую строчку в мартиролог отечественной словесности.
Я не хочу тут обсуждать партийные программы Лимонова, его взгляды, обоснованность его вины и проч. Я хочу только, чтобы эту книгу прочло возможно большее число людей, потому что она, и только она, открывает истинное лицо России и российской власти в частности. Из дневников и очерков Лимонова отлично видно, кто тут настоящая оппозиция и кто, смея называть себя государственником, эту оппозицию давит — просто за то, что она талантлива. Я не говорю уже о потрясающей новелле «Возлюбленная партии». Очень может быть, что все это — болезнь Лимонова и вся партия — его болезнь. Но что делать в нынешней России человеку с темпераментом солдата и любовника, с биографией романтического поэта? Поневоле с ума сойдешь.
Поздравляю вас, Эдуард Вениаминович, с шестидесятилетием. Как хотелось бы, чтобы вы встречали его уже на воле.
Давид Самойлов. Поденные записи. В 2-х томах. М., «Время», 2002. Т. 1 — 420 стр., т. 2 — 450 стр.
Дневники Давида Самойлова — не самое приятное чтение, и автор их — не самая приятная личность. Какую-то мучительную несвободу и скованность преодолевает он на каждом шагу, силясь договориться до последней правды и в последний момент пряча ее за новоизобретенными наименованиями, перекодировками и умолчаниями. Это же касается и многих стихов Самойлова, среди которых есть первоклассные, а есть и такие, что возникает опасный вопрос: ну да, замечательная ледяная броня, но есть ли что-то за этой броней? Трудно согласиться с самойловской апологией хорошего вкуса и с искренним желанием «сбежать с уроков» (определение Слуцкого), «выпасть из фуры в походе великом» (определение авторское). Боюсь, что такое желание диктовалось не самым почтенным стремлением быть правым всегда и перед всеми, а этого, к сожалению, не бывает: даже музыка не всегда права. Для меня убедительнее заблуждавшийся Слуцкий, писавший почти ежедневно, или уж ироничный и либеральный Львовский, бросивший писать вовсе (а как начал!). Стихийный государственник Самойлов, воспитанный пушкинской традицией, все пытался примирить это свое полуосознанное государственничество с вроде как обязательным, предопределенным, почти навязанным либерализмом; преклоняется он все равно перед Солженицыным, а не перед Копелевым и не перед Сахаровым (эти — милые, но — «свои», домашние, не великие).
Государство необходимо. Лучше государство, чем гражданская война. Он твердит это, постоянно боясь оказаться (или показаться) бесчеловечным, и вечно оговаривается: цель, во имя которой гибнут люди, есть цель аморальная… Хватит гордиться тем, что были на войне… Однако по дневникам видно: война была его лучшее время, и он не врал, признаваясь: «А хорошо бы снова на войну!» Или: «Я б желал быть маркитантом при огромном свежем войске». Что любишь — о том не врешь. Сравните военную прозу Астафьева и Окуджавы, погодков (1924), мальчишек: их война оглушила, подавила, представлялась хаосом. Самойлов воюет сознательно, расчетливо и не без удовольствия, наслаждаясь статусом государственно востребованного человека. Он на войне рассуждает. Он к ней готовился и на нее рассчитывал. Это было самое гармоничное для него время — время единения личности и страны; задуман он был поэтом государственным, был из того теста, из которого делаются гении, и трагедией его жизни стало отсутствие государства, которому он мог бы искренне и талантливо послужить. Признаться себе в этом он, похоже, так и не решился, но из дневников это вполне очевидно.
Читать дальше
