Дан Сегре - Мемуары везучего еврея. Итальянская история

Мы вышли из квартиры вместе, прошли мимо молчаливой синагоги через сады и пошли, сопровождаемые несмолкаемым жужжанием насекомых, вдоль длинной песчаной аллеи, обсаженной с двух сторон пальмами, по направлению к дороге, которая вела из Рамле в Яффу.

Когда выкликнули мое имя, весь разговор с учителем ботаники разом вспыхнул в моем сознании. Как марионетка, я проследовал по приказу старшего сержанта в комнату, где заседал трибунал. Стоя по стойке «смирно», я не мог из-за шлема на голове видеть, кто находится вокруг, я только чувствовал, что с десяток глаз вперились в меня. Полковник, который сидел в центре между двумя офицерами, любезно сказал мне: «Вольно». Судейский секретарь, младший командир из королевских гусар, принес еврейскую Библию и заставил меня повторить за ним слова присяги. Я почувствовал, как пот стекает по моей спине и спускается аж до поясницы. По сигналу председателя суда военный прокурор подошел ко мне с висячим замком в руке. «Капрал, — сказал он, — узнаете ли вы этот замок?» — «Да, сэр», — ответил я, удивившись тому, как легко было солгать. «Вы абсолютно уверены в этом? — спросил прокурор, глядя мне прямо в глаза. — Позвольте напомнить, что вы поклялись на Библии говорить только правду и что Бог в эту минуту находится здесь!» Без малейшего усилия я ответил: «Да, сэр», — и почувствовал глубокое облегчение. «Это тот замок, который висел на дверях, когда я принял дежурство». — «Очень хорошо», — сказал военный прокурор. Затем я услышал, как позади меня старший сержант рявкнул: «Смирно! Кругом! Левой-правой, левой-правой марш!», после чего злым голосом заорал: «Свободен!» И уже мягче: «Возвращайтесь в свой лагерь, капрал». Я шел легкими шагами мимо бугенвилий, ступая по горячему песку своими сияющими ботинками. Моя голова была абсолютно чиста, но сердце сконфужено. Я чувствовал странную улыбку на своих губах. Я знал, что только что подписал договор с Сатаной, и мне не терпелось узнать, что я получу в обмен на свою бессмертную душу.

Когда я позвонил в дверь квартиры на улице Бен-Эзра в Иерусалиме, я не представлял себе, что простое нажатие кнопки звонка может привести к важным событиям в моей жизни.

Это была трехкомнатная квартира на первом этаже с двумя входами: дверь сбоку открывалась на лестницу, а другая вела на веранду. От улицы квартиру отделял небольшой садик, в то время весь в цветах, а сегодня заросший сорняками. Через веранду была видна маленькая, чистая и опрятная гостиная. На решетке низкой зеленой калитки висело написанное крупными буквами на иврите и на английском объявление: «Сдается комната». Я прошел через садик и позвонил в дверь, чтобы справиться о цене.

Часы показывали четыре — то время, когда легкий ветер колышет кипарисы Иерусалима, пробуждает людей от сиесты, отправляет их под струи душа и приглашает приготовиться к любованию закатом. За какой-то час небо покраснеет, потом станет темно-багровым, и, наконец, на город спустится черная, прозрачная звездная ночь.

Одет я был в штатское, довольный возможности после года службы спрятать военную форму. На мне были серые фланелевые брюки, отнюдь не элегантно спадавшие на тяжелые армейские ботинки, клетчатый пиджак, который я перебросил через плечо, придерживая большим пальцем, и белая рубашка без галстука — одежда как бы на полпути между бедной, неопрятной одеждой местных жителей и новых иммигрантов и гораздо лучшей, но абсолютно не подходящей для местного климата одеждой служащих британской администрации. Пожалуй, этот «шаатнез» [83] Шаатнез — согласно Торе, запрет носить одежду, изготовленную из смеси шерсти и льна. В данном случае автор использует слово в переносном значении. , эта смесь вполне отражала мой нынешний статус нового иммигранта и диктора британской военной радиостанции.

Меня это нисколько не смущало — только что меня произвели в сержанты, в моем кошельке было десять фунтов, которые я считал целым состоянием, в солдатской книжке я держал новенькое удостоверение, выданное полевой контрразведкой, в котором просят «гражданские и военные власти при необходимости оказать держателю сего всю возможную помощь». Мне было девятнадцать лет от роду, и я чувствовал себя вольной птицей посреди войны, гремевшей вдалеке и, по-видимому, открывающей мне все пути к столь желанным успеху и славе.

На пороге появилась женщина средних лет в синем платке, который прикрывал уже порядком поседевшие светлые волосы. Ее лицо без всякой косметики выдавало некоторую надменность, скрывавшуюся за тонкими чертами. Она была одета в поношенный комбинезон, вокруг бедер повязан цветной фартук. Правой рукой в замшевой перчатке она держала щетку с перьями для смахивания пиши, как будто это был хлыст наездника. Она явно была хозяйкой, типичной представительницей еврейско-немецкой буржуазии, обедневшей с иммиграцией в Палестину, но всеми силами защищающей видимость своего прежнего социального статуса.