Махмуд Теймур - Карьера доктора Фануса

Прошло совсем немного времени, и шейх приветливо пригласил меня сесть.

— Мне нужен шейх Заабалави, — проговорил я, отвечая на его вопрос о цели моего прихода.

Он посмотрел на меня с некоторым удивлением — примерно так же глядели все, кого я спрашивал прежде.

— Во всяком случае, — сказал он, сверкнув в улыбке золотыми зубами, — он еще жив. Но вся загвоздка в том, что у него нет постоянного адреса. На него можно натолкнуться, прямо выйдя отсюда, а можно искать месяцы — и все безуспешно.

— Так даже вы не можете найти его?!

— Даже я. Про него ничего нельзя загадывать, но слава Аллаху, что он еще жив!

Он пристально поглядел на меня и прошептал:

— А что, совсем дело плохо?

— Да.

— Да поможет тебе Аллах! Но давай подойдем к этому рационально.

Он развернул лист бумаги и с неожиданной быстротой и ловкостью набросал на нем полный план района, отметив все кварталы, улицы, переулки, проходы и площади. Посмотрев с удовольствием на свое произведение, он перешел к объяснениям:

— Здесь жилые дома, это — квартал парфюмеров, это — медников, вот полиция, а это — пожарники. С планом легче ориентироваться. В кофейнях надо искать особенно тщательно, а также в местах, где собираются дервиши, в мечетях и молельных домах и еще у Зеленых ворот. Иногда он скрывается среди бродяг, тогда его не узнать. Сам-то я несколько лет его не видел. Дел у меня всегда полно, и только твои расспросы вернули меня во времена счастливой юности.

Я уставился на набросок, не зная, что делать. Тут зазвонил телефон, и он поднял трубку.

— Бери, — пододвинул он ко мне бумагу, довольный собственной щедростью. — Слушаю. К вашим услугам.

Свернув план, я вышел на улицу и отправился бродить по кварталу. Я шел от площади к площади, от улицы к улице, спрашивая о шейхе всех, кто мне казался старожилом. Наконец владелец гладильни сказал мне:

— Иди к каллиграфу Хасанейну в квартале Умм ал-Гулам, они ведь были друзьями.

И я отправился в Умм ал-Гулам. Старика Хасанейна я нашел в узком и глубоком ущелье — лавке — согнувшегося над работой. Лавка была забита вывесками, банками с краской, насквозь пропитана странным запахом — смесью клея и благовоний. Старик сидел на козлиной шкуре перед доской, прислоненной к стене, он уже вывел серебром посреди доски слово «Аллах» и теперь был занят его украшением. Я остановился за его спиной, боясь помешать, спугнуть вдохновение, водившее кистью. Минуты шли, моя деликатность начинала перезревать — тут он вдруг довольно любезно сказал:

— Да?

Поняв, что он заметил мое присутствие, я представился и добавил:

— Мне говорили, что шейх Заабалави — ваш друг, а я его ищу.

Его рука приостановилась. Не без удивления он окинул меня взглядом.

— Заабалави! Слава Аллаху! — сказал он со вздохом.

— Он ведь друг вам? — настаивал я.

— Был когда-то. Загадочный человек. Зачастит к тебе, люди подумают — вот близкие и добрые друзья. А он исчезнет — как не бывало. Но святых ведь не судят.

Надежда моя угасла, будто перегорела лампочка.

— Он приходил постоянно, сидел здесь, — продолжал старик, — мне стало казаться, будто он часть всего, что я пишу. А где он теперь?..

— Он жив еще?

— Несомненно. Ах, какой тонкий вкус был у этого человека — благодаря ему я написал лучшие свои работы.

— Богу известно, — сказал я глухим голосом: пепел моих надежд душил меня, — как он мне нужен. Уж кому, как ни вам, знать, зачем его ищут…

— Да, да, конечно. Пусть поможет тебе Аллах восстановить здоровье. Он… он — человек и больше того… — широко улыбнувшись, он вдруг добавил: — Лицо его светится такой красотой! Но где он?

Я вскочил на ноги, пожал ему руку и вышел. Вновь я брел по кварталам, из одного в другой, спрашивая у всех, кто, как мне казалось, по возрасту или опыту мог оказать мне помощь. Какой-то продавец люпина сказал, что встречал Заабалави совсем недавно в доме шейха Гадда, известного музыканта.

Вот и особняк в Табакшийе, где живет шейх Гадд. Хозяина я застал в изысканно убранной комнате, всё, даже сами стены, дышало благородной стариной. Он сидел на диване, рядом лежала его знаменитая лютня, хранившая самые прекрасные мелодии нашего века. Из глубины дома слышался шум — звон посуды на кухне, возня детей. Поздоровавшись и представившись, я был поражен сердечностью его приема. Ни словом, ни жестом не выразил он удивления моим визитом и не проявил вульгарного любопытства. Деликатность и радушие хозяина ободрили меня.