Игорь Каплонский - Ангелы Монмартра

Дежан был возмущен.

– Мы слишком любили друг друга. Любили настолько, что всё принимали близко к сердцу, и каждая мелкая ссора казалась нам катастрофой. По поводу трико напомню, что Селена была цирковой акробаткой и имела отличную физическую закалку.

– Ладно, – проворчал Белэн, – будь по-вашему. Только не надейтесь, что наши встречи закончились. Я упрям и возьму вас не приступом, так измором. Надеюсь, за эти несколько дней отдыха вы придумаете что-нибудь более правдоподобное.

Он спрятал листы с показаниями в папку.

– Похоже, мсье Белэн, вы никогда не любили.

– Я вас не понимаю, – сказал комиссар на прощанье. – Неужели вы не хотите, чтобы мы нашли убийцу?

Анж развел руками. Справедливость должна восторжествовать, только он не представлял, чем еще может помочь следствию. И себе. Ведь любимую не вернуть.

Ночью художник увидел во сне Селену. Ему представилось, что девушка сидит на краешке кровати и курит крепкую сигарету, совсем как тогда, в ночь откровения. Анж с замершим сердцем глядел на ее четко очерченный в лунном свете профиль. Девушка смотрела в пустоту. Дежан протянул руку, но Селена отстранилась, погасила сигарету и прилегла рядом. Глаза девушки были закрыты. Дерево за окном чуть покачивалось, и на прекрасное женское лицо падали переменчивые тени…

Снова, продолжением когда-то услышанных рифм, зазвучали слова…

Они пролежали рядом до рассвета.

Потом наступило горькое пробуждение.

Утром художник не спустился к завтраку. Мадам Донадье немного постояла у его комнаты, прислушиваясь к шагам. Затем оставила поднос на ступеньке, тихонько постучала в дверь и спустилась к себе.

Через час она пришла за посудой. Еда осталась нетронутой.

Дежан всё больше углублялся в работу. К этюднику он приколол рисунок Модильяни – это его вдохновляло. Карандаш Анжа был неутомим, на полу поминутно росла кипа скомканных набросков. Художник уже приступил к портрету, на котором Селена была изображена в полный рост. Прежде чем перенести контуры на загрунтованный холст, Анж решил еще немного повозиться с акварелью. На картоне он набросал основную композицию и лишь потом взялся за кисть.

Сюжет картины был ему ясен с первой же минуты, когда он задумал портрет.

…Ночь. Девушка стоит на перилах моста, слегка касаясь спиной ажурного стебля одного из фонарей. Она застенчиво улыбается. В ее руке только что снятая венецианская маска, та самая, которая ныне покоится на дне Сены…

Анж мысленно просил девушку повернуться, чтобы поймать лучший ракурс: вот так, нет, еще чуть левее… Она послушно исполняла просьбы. Это ее забавляло. Художник делал шутливые замечания; она игриво похлопывала маской по колену. А на белом трико ей в унисон посмеивалось веселое солнце. Кукольный цилиндр чуть вздрагивал, повинуясь движениям прекрасной женской головки…

…и в то же время цилиндрик – вот он, лежит на стуле рядом с кипой картонов…

Селены нет, вспомнил Дежан. Он отложил кисть и сел на пол напротив эскиза.

Грезы приносят боль. Но почему я не ропщу на судьбу и боюсь даже помыслить о том, что мы могли не встретиться? Разве недолгое счастье было нам наградой, а не наказанием? А что теперь и что будет потом? Нет ответа. Я напишу портрет, и он навсегда останется со мной. Потом мне захочется написать еще и еще. Сотни, тысячи Селен, которых я буду изображать до конца своих дней – вот и всё наследство, которое оставила единственная в моей жизни любовь. Только в бреду, где жили ангел смерти и демон сна, я обладал величайшей силой менять судьбы. Вернуть бы хоть часть того божественного умения, чтобы оживить эскиз, как оживали звезды на открытке Кристеллы…

Ах да, открытка. Она сгорела вместе с конвертом. Последнее доказательство, что он, Андрей Державин, не повредился рассудком.