В интервью ему не всегда удавалось быть дипломатичным. Но вдогонку Виктор Петрович просил корреспондентов — без особой надежды, впрочем: «Не ссорьте меня с людьми…»
Так и меня, когда я хотел сослаться в одной статье на его мнение, он просил в письме (16 мая 1993 г.): «Конечно, был бы ты рядом, кое-что в материале почистили бы и поправили, а так попрошу тебя к фамилиям Гроссмана и прочим добавить: Василь Быков, Константин Воробьев, Иван Акулов, Юрий Гончаров, Евгений Носов, не ссорь меня с моими друзьями живыми и мертвыми…»
И вот, помня, как скор и горяч был Виктор Петрович в своих публичных «репликах», можно было ожидать, что в письмах-то уж он всем перцу подсыпает. Но читаешь «Крест бесконечный» и почти на каждой странице видишь, сколько непритворного участия, тревоги и заботы о собратьях писателях выказывает этот всегда ершистый на людях детдомовец. (Кстати, это слово Астафьев никогда не считал обидным: «Я иногда горжусь словом „детдомовец“, как гордились нашим братом и командиры на фронте…»)
Вот переживает за Бондарева, за его «Берег», который критика совершенно не поняла (2 июля 1975 г.). За Виктора Конецкого, которого замалчивают, а он «писатель первоклассный» (23 июня 1984 г.). «Порадовался крепости его пера, богатству воображения…»
О И. Дедкове и И. Золотусском: «…люблю их и соболезную им…» (23 января 1983 г.).
Роман Ч. Айтматова «И дольше века длится день», без сомнения, ставит в один ряд с «Осенью патриарха» Г. Маркеса (3 января 1982 г.).
Советует Курбатову читать «Лето на водах» А. Титова: «Давно я с таким наслаждением ничего не читал» (4 октября 1981 г.).
Кланяется своему редактору: «Асе Гремицкой наивечнейшее мое спасибо за уважение и внимание ко мне, к моей скромной работе…» (13 марта 1991 г.).
Внимательно читает ровесников-фронтовиков. «Прелестный рассказ Жени Носова в десятом номере „Знамени“ за прошлый год, как увядающе-прекрасный и светлый островок среди параш, камер, казарм, общаг и московских квартир, где маются интеллектуалы с похмелья… Рассказ называется „Красное, желтое, зеленое“, таков был цвет хлебных карточек…» (18 июня 1993 г.).
О повести Леонида Бородина: «Словно свежим воздухом дохнул иль кусочек сахару пососал, так славно, так светло, так дружелюбно к народу своему написал бывший зек…» (2 марта 2000 г.).
А как адресата своего окрыляет: «Блистательно! Иного слова и не хочу искать — блистательно! Я лучше и вдохновенней ничего у тебя еще не читал… Не зря ты самообразовывался» (12 октября 1986 г.).
Что за важность! — скажет кто-то. Ну, сказал пару добрых слов в частном письме — кому от этого легче? Но это-то как раз и есть подлинная литературная жизнь. Не восторг рецензии, не писательские ток-шоу в телевизоре, не услуги в продвижении на премию, а вот то, что в мыслях, на сердце. Что мы думаем друг о друге — это и есть воздух литературы. Задохнуться можно и без помощи тоталитарного режима. Можно быть молча удушенным равнодушием и снобизмом. Можно погибнуть под свистопляску дешевого телебалагана. (Чтобы понять это, достаточно, к примеру, прочитать последнюю, завещательную книгу «Перемены» Владимира Корнилова. Или завещание самого Астафьева. Там об этом — по-мужицки прямо.)
Кто-то из прочитавших «Крест бесконечный» справедливо поправит меня: можно ведь и других цитат «надергать», не таких идиллических — о том же Ю. Бондареве. Или Н. Эйдельмане. А разрыв с В. Беловым и В. Распутиным?.. Ведь невозможно сделать вид, что этого не было.
Было. Но было и осталось в том времени, когда случилось. Не этим жил Астафьев. «Чувство мое сильнее яви…» Не все, что бурлило на людях, оставалось на сердце.
«Валя Распутин написал что-то совершенно не поддающееся моему разуму, что-то потрясающее по мастерству, проникновению в душу человека, по языку и той огромной задаче, которую он взвалил на себя… И вот что страшно: привыкшее к упрощению, к отдельному восприятию жизни и литературы… общество вместе со своими „мыслителями“ не готово к такого рода литературе… Ой дадут они Вале Распутину за повесть!..» (13 ноября 1974 г.).
Да, через много лет отношения омрачатся взаимными обидами, упреками, недоразумениями. «Валентин Григорьевич вон в „Правде“ обвинил меня в том, что я оторвался от народа. От какого? Что касается „моего народа“, то лишь в прошлом году я был на восьми похоронах, в том числе и тети Дуни… Я бы рад от этого народа оторваться, да куда мне? Сил не хватит. И поздно, и места мне в другом месте нету, да и ведь страдаю я муками этого народа. Ну ничего, чувство мое сильнее яви (курсив мой. — Д. Ш.), и я закончу роман, а тогда уж судите меня, подсудимые и больные, как Вам хочется» (Астафьев, 22 февраля 1994 г.).
Читать дальше
