Михаил Литов - Московский гость

Григорий ощутил происходящее в нем становление поэта, некое поэтическое умствование, еще холодное и аналитическое, однако непостижимым образом затрагивающее самые потаенные струны его души. Он начинает писать неплохие стихи. А шли он и Соня лесом. Глаза девушки важно смотрели на дорогу, влажные, как у вечно занятого едой животного, губы были плотно сжаты, носик вздернут, поступь солидна, хвост трубой, — все как обычно в таких случаях с такими девушками, и на Григория даже слегка повеяло его женой с ее неизменным выражением суровости, какого-то аскетического апломба. Григория в его новой жизни веселило, что жена без удивления и ропота прислала ему деньги. Есть на что жить и отчасти развернуться! Он спросил Соню, что значит ее преображение, отчего же она сделалась так необыкновенно сурова. Поэтесса не помедлила с ответом, ей, конечно же, давно не терпелось доверить кому-нибудь свою сокровенную тайну, потому она и взяла Григория с собой в заповедник, что надеется улучить минутку для особой откровенности; и вот теперь ей больше ничто не мешает рассказать все как на духу. Люди, просвещенные и искушенные в эзотерических вопросах, находят у нее немало замечательных свойств, они не спешат с выводами, они проверяют скрупулезно, но уже сейчас фактически готовы заявить, что наличие дара ясновидения у нее почти не подлежит сомнению… Ты ясновидящая? как-то отвлеченно удивился Григорий. Она утвердительно кивнула головкой. Так думают те люди, те специалисты, и ей остается лишь разделить с ними их мнение.

— А что ты сама думаешь по этому поводу?

Соня промолчала. Что могла она по этому поводу думать? Кому не хочется обладать замечательными свойствами? Григорий едва не засмеялся. Он с трудом скрыл усмешку. Да она просто дитя, пусть дитя злое, дитя, которое любит играть с огнем, дитя, рядом с которым никогда нельзя забывать об осторожности, однако в высшей степени нелепо было бы ждать от нее подлости, подлости взрослого, зрелого, потасканного человека!

Нарождающийся поэт брезгливо морщился на мир либерализма и наживы, в котором крутился Макаронов, и узкий литературный мирок творческих корчей Сони Лубковой. Когда и то и другое смешивается в кучу и убогое шулерство Макаронова рисуется продолжением духовных запросов Сони Лубковой, а самое творчество девушки глядится естественным продолжением убожества и безумия массового сознания, присущего нынешней эпохе, у него, Григория Чудова, появляется шанс на восхождение к широким, эпическим обобщениям. И важнейшее из них — «дом Григория».

Дорога, сменившись узкой тропой, все заметнее приобретала дикий вид. Девушка с легким змеиным шуршанием продвигалась за спиной Григория, и ему чудилось, будто он улавливает тепло, нагретое в ее теле жизнью, процессами жизни, непрерывно происходящими в ее скрытых за красивой и заурядной поверхностью недрах. Ему чудилось, будто он знает в несомненных подробностях, как нечто испытанное, что сталось бы с ним, если бы Соня прыгнула сзади и вцепилась в его горло. Однако его внимание было по-прежнему привлечено к волшебному дому. Уже случился какой-то поворот в его сознании, и он говорил с собой не теми словами, которые решился бы произнести вслух. Соня отступила на второй план, теперь он мысленным взором видел — «там, за дорогой в перчатках листвы, заплатах болот… — дом „в оперении взвинченных бревен“». Видел это оком вдохновения. Григорий взглянул на свою спутницу в каком-то даже изнеможении, как будто она, сама того не подозревая, насиловала его, насильно внедряла в его душу сумасшедшие слова. Впрочем, все было на редкость чудесно. Соня вошла в дом, Соня внутри. Не страх и подозрения внушал ему дом, может быть, всего лишь служебный домик на территории заповедника, а нечто совсем иное, иные чувства, туманную тоску по людям, строившим его, по неведомым искателям дома. Тоска, вместилище пороков и мечты, пыталась поднять поэтическую фантазию до лиц этих строителей, грандиозным усилием восстанавливая их. Тщетная затея… Григорий споткнулся о порог и упал бы, не поддержи его Соня. Она улыбнулась и спросила с неожиданной нежностью:

— Что с тобой?

Григорий посмотрел ей прямо в глаза. Сомнения следовало отбросить, ее глаза были как два озерца, мимо которых они прошли в своем долгом пути. В его воображении эти два озера соединились в одно, и он сказал себе, что его сердце осталось «за озером, делящим мир туманной водой на стороны мира». Недурно источалась поэзия!