Михаил Литов - Московский гость

Экскурсовод разбивал будущих гостей на категории и перечислял их, загибая пальцы. Во главе колонны шествовали истинные любители и знатоки поэзии, к которым у Виктора претензий не было, разве что, говаривал он, им бы втайне перенести юбилейное торжество на другой день, для себя, для узкого круга избранных. Далее прикидывалась на пальцах публика менее почтенная и просто непотребная: всякого рода академики и профессора, сделавшие себе имя на исследованиях творчества Фаталиста, всякая богема, представители научных и религиозных кругов, вездесущие иностранцы, конферансье и гаеры от культуры, наглые провозвестники новых литературных течений, бизнесмены, продавцы книг и пирожков, склонные к уголовщине шатуны. Имелись достоверные сведения, что сам мэр Волховитов, который редко появлялся на людях, обещал почтить праздник своим присутствием.

— Кстати, — заметил Григорий, — ходят слухи, будто мэр и его помощники происхождения не человеческого.

— Боюсь, это не только слухи, — возразил Виктор.

— Тогда тут есть над чем задуматься.

Виктор улыбнулся с оттенком презрения.

— Если тебя интересует мое мнение, — сказал он, — так вот, я думаю, что каждый должен осмыслить и прочувствовать это самостоятельно, в себе, выработать собственный стиль смирения перед этим, мягко говоря, странным фактом. Принимать или не принимать новую власть — нет, так вряд ли стоит ставить вопрос, ибо неизбежно придем к сомнениям в законности избрания Волховитова. А мы можем хоть биться головой об стенку, ничего уже не изменится, эта власть пришла, она есть и не уйдет только потому, что мы объявим ее невероятной, незаконной, не совпадающей с нашими представлениями о власти. Остается лишь уповать, что она принесет нам больше пользы и счастья, чем предыдущая.

Григорий кивнул. Его удовлетворили разъяснения приятеля. В них, видимо, не было ничего личного, не было итогов того осмысления и прочувствования, к которому Виктор призывал других, — ведь он только наметил подход к проблеме, обрисовал свой метод, — но в них, однако, Виктор выразился весь без остатка. Таким он был, этот ходячий сборник принципов и добрых советов, и таким любая власть управляла без труда и сложностей.

Доктору Корешку, светилу беловодской медицины, в чьи заботливые и опытные руки попали занемогшие вожди, таинственные голоса внушали, вкрадчиво нашептывали в ухо: не торопись, ничего не предпринимай, оставь как есть, ведь это из ряда вон выходящий случай в медицинской практике и ты сделаешь карьеру, описав его, а для этого нужно только спокойно и хладнокровно проследить за всеми эволюциями пациентов до самого конца, каким бы этот конец ни был…

Доктор прикрывал свое недоумение гримасой строгой уверенности в себе. Неужели он пал жертвой слуховых галлюцинаций? Очень может быть. Однако эскулап из кожи вон лез, чтобы доказать, что это не так. Его ли подтачивать каким-то дурацким болезням? Он еще отнюдь не стар, ему едва под шестьдесят, он отлично сохранился и вообще держится молодцом, так что самое время думать о новых успехах на поприще целителя, а не о том, где и как лучше закончить свои дни.

Как бы то ни было, доктор Корешок следовал загадочным наставлениям и ничего не предпринимал для скорейшего исцеления вождей. Те по-прежнему находились в боксе. Персонал больницы диву давался, разгадывая загадку, практически антинаучную, резко затормозившей в желудках пациентов пищи, это удивительное отсутствие стула, замкнувшее несчастных в некую грандиозную и бездействующую систему пищеварения и почему-то — но почему же? — не убивавшее их. Еще больше специалистов поражал тот факт, что тектоническое по размаху изменение телесной архитектуры разрешилось без всяких видимых поломок, как если бы в момент кормления, приведшего их к нынешнему плачевному состоянию, вожди превратились в глину в чьих-то руках и из них можно было лепить все что угодно. Впрочем, не зря, видимо, поговаривают, что злополучное кормление в доме вдовы Ознобкиной не обошлось без участия сверхъестественных сил.

На робкие призывы коллег к действию, к скорейшему вынесению диагноза, а вслед за тем и спасению пострадавших доктор Корешок отвечал успокоительными жестами. Не время, коллеги, тише едем, дальше будем. В оправдание своей бездеятельности он ссылался на явное улучшение здоровья Мягкотелова и Коршунова, обращал внимание подчиненных на то обстоятельство, что они, положим, не похудев, большую часть времени, между тем, пребывают в сознании, в здравом уме. Это очень хороший симптом. Этот симптом внятно указывает, что несчастные пошли на поправку. Кризис преодолен. Доктор не хотел показывать, что и он до некоторой степени прислушивается к пересудам, расшатывающим материалистическую картину мира, а потому, с известной долей отвлеченности и какого-то ненаучного прекраснодушия, объяснял случившееся с партийцами неким капризом природы, пожелавшей особо отметить этих двоих. И у него вошло в привычку приговаривать: