Эмине Эздамар - Мост через бухту Золотой Рог

А потом Олаф меня спросил:

— Ты уже спала с кем-нибудь?

Но прежде чем я успела ответить, он снова пустил дым мне в лицо и принялся откровенничать дальше:

— У меня однажды были сестрички-двойняшки, четырнадцать лет, один вечер с блондинкой трахаюсь, другой с брюнеткой. Надо надеяться, они, когда вырастут, будут такие же красивые, как ты. Но я с девчонками больше не сплю. Вот ты сама посуди: если склеить два листа бумаги, а потом пытаться отрывать — один ведь обязательно порвется, потому что к другому слишком сильно прилипнет. Вот так же с мужчиной и женщиной. У мужчины есть торчок, у женщины дырка. Торчок ты, конечно, вынешь, но женщина, хоть чуть-чуть, все равно неминуемо к нему приклеится.

Двери распахнулись, вошла монашка, злобно уставилась на сигареты в наших руках, потом ушла.

Олаф встал и сказал:

— Спасибо тебе, что меня выслушала. Ты не поверишь, но я, пожалуй, пойду спать. — После этих слов и его тоже проглотили дверные створки.

На следующее утро с последними двумя марками в кармане я прилетела в Берлин и отыскала в своем томике Кафки телефон друга Атамана по имени Бодо.

— Бодо в университете, — сообщил мне девичий голос. — Я знаю, вы Атаманова приятельница, Бодо мне про вас рассказывал. Вы Берлин знаете?

— Я знаю ресторан «Ашингер», где кормят гороховым супом, это неподалеку от вокзала «Цоо».

— Стойте там, мы за вами приедем. Меня Хайди зовут.

У Хайди оказался сильно выпирающий подбородок; увидев меня, она захихикала. Бодо, при довольно хилом телосложении, отличался массивной головой и огромными синими глазищами. Он несколько раз махнул ресницами, потом сказал:

— Я уже позаботился о жилье для вас у одной старушки, вообще-то на окраине, но метро совсем рядом. Чем вы собираетесь в Берлине заняться?

— Мне надо заработать денег, а потом поступить в театральное училище.

— Сегодня и завтра можете переночевать у моего дедушки, он старый социал-демократ, к тому же почти слепой.

О себе Бодо сообщил:

— Я состою в Социал-демократическом студенческом союзе, СДСС. Знаете, вообще-то я немец, но немцы мне неприятны. Всякий немец косится на соседа и думает: тот живет лучше меня.

У дедушки Бодо оказалась только одна комната, в которой он уже почивал на кровати. Бодо сказал ему:

— Вот, дедушка, привез тебе турецкую султаншу.

У дедушки были очень пышные усы. В комнате было темно. Он потеребил себя за ус и изрек:

— Жил в дому сапожник бедный, свет в лампадке очень бледный.

Бодо рассмеялся и пояснил:

— Это он не сам придумал, это Бюхнер, немецкий писатель, сочинил, еще шестилетним мальчонкой.

Бодо и Хайди разложили кушетку, приготовив для меня вполне приличное ложе.

— Я внизу живу, — сказал Бодо. — Завтра поищем тебе работу. Так что до завтра.

Оставшись наедине со старым, полуслепым дедушкой, я тут же улеглась на кушетку.

— Ты что, правда турецкая султанша?

— Нет, что вы, я социалистка.

Старик стал вспоминать:

— Я тогда свои бутерброды в рабочую газету заворачивал и в обеденный перерыв, развернув, тайком почитывал. «Хайль Гитлер!», конечно, все были обязаны говорить, и руку вскидывать, ну, я правую-то руку вскину, а левую, в кармане, в кулак сжимаю. Дай-ка мне руку.

Я встала, подошла к старику и подала ему руку. Он подержал ее несколько минут, потом выпустил, поднес ладонь, в которой держал мою руку, к носу и так заснул. Ночью в комнате этого немощного, почти слепого старика мне удалось, наконец, подумать о Хорди. Все мгновения, что мы были вместе, снова и снова проплывали перед моими глазами, и в эту ночь я поняла, что он на всю жизнь останется моей большой любовью. Я сказала себе: «Ты так хотела избавиться от своего бриллианта, ну почему ты не оставила его у Хорди в Париже?» И поскольку я на себя за это страшно сердилась, перед моим мысленным взором Хорди остался теперь один. Я следила за каждым его движением: как он ищет очки, как набрасывает плащ на одно плечо, как сидит за столом и пишет стихотворение. Я нарочно изымала саму себя из картин своих воспоминаний и увеличивала образ одного Хорди, как вырезают чей-то портрет из общей фотографии. Всю ночь не сомкнула я глаз и на рассвете твердо знала: теперь уже никто его у меня не отнимет. Только после этого я уснула. Наутро появился Бодо, принес свежие булочки, его полуслепой дедушка намазывал для меня на эти булочки конфитюр.

— Ешь, султанша моя турецкая, ешь, — приговаривал он.

Бодо раскрыл газету и стал изучать раздел объявлений с предложениями работы. Потом сказал: