Автор «Напрасного предостережения» страдает от всех страданий, знакомых нашим думающим людям. Для Шпербера увлечение марксизмом было не данью интеллектуальной моде, а глубоко прочувствованным внутренним убеждением (он вспоминает, что он и его друзья, провинциальные подростки-евреи, стали марксистами до того, как прочли Маркса). В другой книге он рассказал о мучительных сомнениях, сопровождавших отход от марксизма. Ведь сталинская пропаганда утверждала, что тот, кто осмелился критиковать коллективизацию, подавление оппозиции, московские процессы, — тот выступает тем самым за Гитлера и против его жертв в Дахау, Ораниенбурге и Бухенвальде. Шпербер вышел из компартии в разгар московских открытых процессов 30-х годов. Позже, в 40-е, написал несколько эссе, отразивших опыт его горестных размышлений и разочарований. Среди них — «Почему Гитлер стал союзником Сталина», «Почему Сталин стал союзником Гитлера», «Петербургская политика 1939 года». Не правда ли, понятно, почему Шпербера не торопились печатать ни в России, ни в Германии.
В конце 20-х годов Шпербер переехал из Вены в Берлин, где продолжил свою психоаналитическую практику и пытался создать новую школу — индивидуальной психологии марксизма. Молодой Шпербер здесь явно идет по стопам Адлера. Адлер еще в 1909 году выступил с докладом «Психология марксизма» в Венском психоаналитическом обществе и вообще был знаком с марксизмом не понаслышке. Он был женат на русской социалистке, близко знал Троцкого, его пациентом был Адольф Иоффе, одна из заметных фигур русской революции, лидер троцкистской оппозиции.
Но были и другие причины, подтолкнувшие молодого интеллектуала к социализму — «со всеми сообща».
Размышляя о степени виновности — во всяком случае, о степени участия западных интеллектуалов в складывании и укреплении мифа о советской действительности, Шпербер описывает случай Ромена Роллана. В конце 20-х годов Роллан получил рукопись книги румынского писателя Панаита Истрати, в котором «советская действительность разоблачалась не слева, а справа». Роллан принял книгу восторженно — и написал автору письмо, которое заканчивалось словами: «Не публикуйте ее! В настоящий момент вам не следует ее публиковать». И это было написано в 1929-м, когда опасности нацистской угрозы еще не существовало! «Французский писатель, ставший моральным авторитетом в годы Первой мировой войны, действовал здесь как один из инициаторов того заговора молчания, который ставил своей целью защитить Советский Союз от любой критики», — горько резюмирует автор.
«Но были и другие факторы, влиявшие прямо или косвенно на то, что я многое в Советском Союзе одобрял и даже принимал с воодушевлением. Какое это было невыразимое удовольствие для нас ездить по стране, где никому не нужно бояться безработицы, — пишет он о своей поездке в СССР. — Именно мы, чье детство и ранняя юность прошли между 1914 и 1924 годами, совершенно по-детски восхищались энергией созидания нового… Надежда, которую я связывал с родиной Октябрьской революции, питалась не утопическим суеверием, а презрительным отвращением к общественному устройству, что 15 лет назад спровоцировало бессмысленную мировую войну, самую массовую бойню в истории, а теперь продлевает свое существование ценой горя и нужды…»
По книге видно, как вместе с писательской зоркостью и человеческими заблуждениями в ней участвует и психоаналитический опыт Шпербера. Вот только один пример.
Однажды на прием к Шперберу в Берлине пришел человек, назвавшийся явно вымышленным именем — Роберт Плонтин. Он — из тех «новых людей», которые не успели вступить в партию до захвата власти, в Гражданскую войну напрямую были связаны с Троцким и командованием Красной Армии и только потом «встали у руля» в госорганах и партаппарате. В глазах генсека и его приближенных Плонтин и ему подобные выглядели опасными. Их давно собирались устранить, но прежде они должны были еще послужить: изменить Троцкому, провести карательные экспедиции, потом получить назначение на опасную работу за границей, где им будет невозможно уцелеть. Так вот, Плонтин, не по своей воле оказавшийся за границей, постоянно мучается страхом за оставленного в России трехлетнего сына и все время видит нестерпимый сон, где его ребенок находится в шайке беспризорников. Шпербер попытался проследить корни этого страха — и в первый раз услышал от Плонтина подробности так называемого «раскулачивания», одним из руководителей которого он был. В операциях против кулаков военная жестокость была так велика, что случилось то, чего никто не предвидел: дети, чтоб не умереть с голоду, убегали от родителей, прибивались в города и рано или поздно оказывались в шайках беспризорных. Однажды Плонтин столкнулся на улице с такой шайкой полуголодных, одичавших сирот и увидел, что самый маленький ребенок, одетый в крестьянскую рубашку, плачет. Не в силах вынести этого зрелища, Плонтин отдал приказ, чтоб всех детей немедленно погрузили в товарные вагоны и отправили на Юг.
Читать дальше
