Василий Дорогокупля - Вперед и вниз

— Имей в виду, что я никогда ни с кем не сходилась только ради денег или из желания пофорсить. Всякий раз это случалось по обоюдной симпатии, без каких-то напрягов, а если что-нибудь было не так, я отбивалась и исчезала… Послушай-ка, тогда я, может, вовсе и не шлюха?

— Конечно, нет! — энергично сказал благодарный слушатель.

Наташа рассмеялась и отсалютовала бокалом.

— Теперь пришла пора утешиться любовью, — сказала она. — Главное, чтобы это все было в радость.

…Утром Алтынов встал в полседьмого, чтобы успеть на работу. Наташа, проснувшись, вызвалась сварить кофе, после чего, лежа в постели, прокричала ему на кухню несколько кулинарных советов и поднялась лишь тогда, когда завтрак уже был готов.

— Вчера мы неплохо провели время, — сказала она, зевая. — И так славно поговорили. Мне не везет на людей, с которыми можно поговорить.

— Под конец говорила одна ты.

— Зато ты умно слушал. И не перебивал.

— Старался понравиться, чтоб не выгнала, — он извлек из холодильника остатки вина и разлил его по бокалам, — а из твоих речей я помню едва половину.

— Спасибо и на том. Я сама помню еще меньше — выболталась, и слава Богу. С тобой это было легко. Ты вообще легкий человек?

— Если это насчет характера, то вряд ли. Я легко лажу только с теми людьми, которые мне нравятся.

— Стало быть, ты тяжелый человек. А как насчет светлости?

— Какой еще светлости? — рассеянно спросил он, сооружая бутерброд с паштетом.

— Ну, ты же знаешь, бывают люди светлые и темные. Бывают еще серенькие — ни то ни се. Вот у тебя есть аура. Какого она цвета?

— Бог ее знает, — пожал плечами Алтынов. — Никогда не увлекался этой фигней.

— Нет, а все-таки? Ты светлый или темный?

— Допустим, светлый. По крайней мере, светлее серого.

— Мне тоже так показалось, — кивнула Наташа. — Я привыкла на такой манер оценивать своих знакомых — один, как ты, «светло-тяжелый», другой, к примеру, «серовато-легкий». Навесишь на человека ярлык, и сразу ясно, как с ним общаться.

— А у тебя самой есть ярлык?

— Я очень легкая, но темная — мне так сказал один экстрасенс. Правда, я плохо поняла, в каком месте находится эта моя темнота. Наверное, в тайных мыслях.

— Страшное дело, — посочувствовал ей Алтынов, допивая вино. — Когда в тайных мыслях — самое страшное дело. А о чем эти мысли?

— Откуда мне знать, они же тайные, — улыбнулась Наташа.

— До такой степени? — он подозрительно взглянул на собеседницу и заторопился со сборами.

Чуть погодя, когда он в прихожей надевал туфли, она, задержавшись на секунду в комнате, подошла и сунула ему что-то в карман рубашки. Алтынов тут же проверил — это был маленький треугольный брелок с вырезанным на нем изображением рогатого козлоподобного зверя.

— Из бивня мамонта, у нас в поселке один старик делает. Дарю на память. У меня таких полно. — И уже после того, как он вышел за порог, добавила: — В обмен на это к тебе одна просьба: пожалуйста, больше сюда не приходи.

Дверь закрылась прежде, чем Алтынов успел среагировать. Он машинально спустился до середины лестничного марша, остановился, издал протяжный озадаченно-вопросительный звук («э-э», переходящее в «а-а?»), шагнул было в обратную сторону, но тотчас передумал и, постепенно набирая разгон, продолжил движение вниз.

Панужаев ценил в людях развитый интеллект, но к большинству ярко выраженных интеллектуалов относился со снисходительным презрением, полагая их сухарями, в действительности лишенными божеской искры. «К чему семь пядей во лбу, когда нет огонька и ему даже не из чего возгораться», — насмешливо говорил он, бывший троечник, когда по окончании института начал делать быструю карьеру на производстве, оставляя позади своих некогда блиставших соучеников. Из их числа он всегда выделял лишь Алтынова, который при своих талантах мог далеко пойти, не будь он таким лентяем и пьяницей. Тем же светом божественной искры Панужаев привык объяснять свои успехи в «диком бизнесе», ибо холодный ум был здесь ненадежным подспорьем — зачастую плошали именно те, кто пытался заранее скалькулировать каждый свой шаг, не надеясь на Бога и на авось, на которых зато надеялся Панужаев и в финале всякий раз оказывался на коне. Такое везение вкупе с таким образом мыслей вполне способны сформировать у человека наполеоновский комплекс, но, по счастью, внезапная перемена фортуны послужила прививкой от этого неприятного заболевания. Теряя под ногами почву, он в последние месяцы крутился на предельных оборотах и все чаще был вынужден просчитывать ходы и напрягать извилины; конечными продуктами этих усилий стали запутанная комбинация из заемов-перезаемов под залог или под честное слово и — в меньшей степени — похищение с целью выкупа одного мелкого нигерийского мафиози. «В меньшей степени» потому, что эта задумка больше походила на традиционные для Панужаева авантюрные импровизации, которые он всегда предпочитал рутине трезвых расчетов.