Валерий Петрухин - Методика обучения сольному пению

Прошла ночь в рваных смутных дремотных снах в качающемся вагоне, и снова Алешинск предстал перед моими очами.

Через двадцать минут я был уже на квартире, где встретились с Алексеем. Посмотрев на мое сияющее радостным возбуждением лицо, Яблонев опустил глаза и протянул руку:

— Давай свой чемодан.

— Ну, как ты, отдохнул нормально? — поинтересовался я, вылезая из пальто. — На охоту ходил, рыбку ловил?

— Ходил, ходил, — буркнул неохотно из комнаты Алексей. — Все нормально.

— А все-таки чем-то ты недоволен, — заметил я, все еще улыбаясь и входя в комнату строевым шагом. — Разрешите доложить, товарищ сержант, курсант Анохин с побывки вернулся…

— Веселый, — осуждающе протянул Алексей. — Не хочется тебе портить настроение, да уж нечего тянуть-то.

У меня екнуло сердце. Сунув руки в карманы пиджака, я спросил:

— А что такое?

— Только не дергайся, не суетись, — сказал он спокойно. — Катя в больнице…

— Что?! — вылетело у меня само собой.

— Попыталась отравиться, — произнес со вздохом Яблонев и все же взглянул мне в глаза. — У нее… ну отец, понимаешь, то ли арестован, то ли под следствием… Говорят, брал взятки… за операцию… или еще что-то там, вроде подарков… Точно не знаю. Ну Катя и…

— А…

— Сейчас все нормально. Вытащили.

Что-то нелепое происходило со мной. Всего несколько минут назад я ощущал себя самым счастливым человеком на свете: рядом со мной были и бескрайние снега за моим домом, и заходящее малиновое солнце у бурого от облаков горизонта, и зеленая звезда над крышей; и в одну секунду накрыло все это непроницаемой свинцовой тоской, накрыло наглухо — и все погасло, как и не бывало.

— Ты вовремя приехал, — продолжал Алексей, сделав несколько шагов ко мне и ободряюще хлопнув меня по плечу. — Мы завтра идем ее навещать. Ну все, кто сейчас здесь… Да ладно, сядь ты, что стоишь, как истукан. Завтра увидишь ее и поймешь, что все в порядке.

— Ты знаешь, Леш… — сказал я, пересиливая неприятную сухость во рту. — А ведь она просила взять ее с собой, в деревню…

— К тебе, что ли?

— Да. А я подумал, что это так, в шутку. Не верил, что она поедет.

Алексей с минуту-другую вглядывался в меня. Потом жестко сказал:

— Не упрекай себя. В чем ты виноват? Если б хотела — поехала бы, дураку понятно.

Вечерние вкрадчивые домашние сумерки погрузили комнату в странное, словно бы бормочущее молчание, сплошной рекой проходящее сквозь меня. Мысли вспыхивали, гасли, проносились неясным гулом в голове, вызывая замерзшие оцепенелые картины, яркие до болезненной обморочности… Не знаю почему, но мне хотелось увидеть, понять, как это происходило… Стеллажи, темная бутылочка, красная юбка… Ее цвет резал мне глаза, не давал заснуть, ввинчивался в мозг как штопор…

На другой день с утра с Алексеем пошли на рынок. Подошли девчата, с ними был один Есипов. Увидев нас, заорал издалека, махая своими короткими ручками:

— Сюда, сюда…

Я невольно поймал сочувственный, даже какой-то сострадательный взгляд Маши Базулаевой. Девчата, собрав со всех деньги, пошли под крышу, мы же остались у входа.

— Да, такие делишки, Антоха, — говорил Есипов, облокотившись о стену газетного киоска. — Я предчувствовал, добром это не кончится. Башка в последнее время ходила вся дерганная… Ну, подумаешь, мать отцу изменяет, у предков — своя жизнь, у нас своя… Нашла из-за чего комплексовать! Женщину не переделаешь… Ну а насчет Калистрата Петровича — тут маху хватили. Какие взятки? Подарки, благодарность замечательному хирургу… А кто сейчас подарков не берет? Брали, берут и будут брать. Выпустят его, это точно… И нечего всякую дрянь было глотать… Верно, Антоха?

Я с тупым недоумением смотрел прямо на пористый мягкий нос Есипова, на воловьи жирные глаза, на автоматически работающий рот, без передышки выбрасывающий слова, и расплывчатая неопределенная мысль терзала меня: не замешан ли тут Володька, не иронизировал ли он и ему подобные, если было все известно, над ситуацией в семье Башкирцевых? С него ведь станется… Что-то липкое и обволакивающее исходило от Есипова…

Володька, видимо, что-то прочитал в моих глазах, потому что вскоре замолчал, потом сказал, что пойдет за девчатами, что-то их долго нет…

— Интересно, а как бы повел себя Володька, если б морду ему набить? — произнес я.

Алексей хмыкнул, снял перчатки и слепил снежок. Потом стал перебрасывать его из руки в руку…

В приемном покое больницы усатая сердитая медсестра сказала, что больше трех не пустит. Пошли: я, Маша и Женя Попугаева. Набросив на плечи старенькие, но чистые халаты, мы поднялись на второй этаж, прошли длинным коридором, в котором стены были увиты ползучими цветами (лепестки у них были бледно-розовые, нежные, а листья плотные с глянцевато-ярким отливом сверху) и вошли в палату с широким окном, в котором за стеклом столпились зимние, словно обиженные кем-то, деревья.