Валерий Петрухин - Методика обучения сольному пению

Я никогда не узнаю, почему Тоня влюбилась в Пятакова, я никогда не пойму, почему он забыл о ней и бросил ее и своего будущего ребенка — исковеркал свою судьбу в пьяной драке, и никогда Катя не скажет мне откровенно и честно: любит ли она меня?

Единственное, что я знаю, понимаю, в чем уверен навсегда, на веки вечные, — это то, что вот без этого дома, без воспоминаний о прошлом, без любви к тем, которые дали тебе жизнь, без ощущения вечной печали, исходящей от наших снегов, когда они вздыблены ввысь и намекают, что могут нести в вечность, — человек ничего не значит, ничего не сможет сделать в своей зачастую нелепой жизни…

За все то время, что я был дома, Тоню так и не увидел. Несколько раз, катаясь на лыжах, проезжал мимо дома Нилиных, но не решился, вот так, запросто зайти к ним. Странные мысли пугали меня: казалось, что Тоня сейчас уже не та, которую я знал раньше; боялся, что невольно буду напоминать ей о прошлом и это будет для нее болезненно; думал о том, что сейчас она, вероятно, ощущает себя несчастной, а тут еще я ввалюсь с самодовольной рожей… Я замедлял ход, бросал взгляд на окна — но они были наглухо зашторены. На крыльце плотным слоем лежал снег, в нем терялись следы чьих-то ног, и тропинку почему-то никто не расчищал…

Давно я не помнил такой метельной зимы. Ведь впереди еще февраль, а снегу наметено, насыпано, навалено по самые крыши. Я то и дело разгребал лопатой около дома пышные сугробы. По дороге ползал неповоротливо бульдозер, сзади него толпились машины, возбужденно перекликаясь сигналами.

Отец в эти дни вел себя благоразумно, с матерью помирился. Бабушке привалило забот: через два дома от нас жила ее сестра баба Лиза, подвижная лихая старушка, чуть постарше нашей бабушки. Муж у нее давно умер, лет пятнадцать она жила одна, ничего обвыкла, приходила часто к нам, летом ездила к своим многочисленным сыновьям. Но вот нежданно-негаданно случилось несчастье: стала заговариваться. Бабушка и ее сестры, жившие на другом конце деревни, всполошились: класть ее в больницу или нет? Врачи говорили, как выражалась бабушка, что надо «л о жить», но сестры почему-то заартачились, дали телеграмму старшему сыну бабы Лизы, ждали его приезда и теперь по очереди дежурили около нее. Командный пункт был у них в нашем доме. Ведь баба Лиза временами приходила в себя, и как-то неудобно было при ней вести разговоры о ее дальнейшей судьбе. Любопытно было смотреть на их «советы в Филях».

Самая старшая из них — баба Валя, похожая на ведунью: маленького росточка, сгорбленная почти в вопросительный знак, с суровым личиком и глазами-буравчиками — всегда была не согласна с тем, что говорили сестры: баба Фрося — величавая, добродушная с толстыми губами и таким же носом, и баба Глаша — живая, шустрая, как вьюн, с ласковым голосом и удивительно красивым монашеским лицом, на нем горели черным цветом почти не выцветшие за семьдесят пять лет глаза.

— Что вы удумали, старые? — грозно поднимала вверх свои кулачки, махонькие, как плоды яблони-дичка, баба Валя. — Да на кой ляд мы отправим Лизу невесть куда, за тыщу километров от родного дома? Прям нужна она Кольке! Только и будет там лишней. А ведь за ней глаз да глаз нужен… Нет уж, старые, давайте мы ее здеся оставим. Здеся появилася на свет божий, здеся и душу Богу отдаст. В родных местах и умирать-то спокойнее, душевнее…

— Да об чем говорить-то, об чем? — тут же начинала кипятиться баба Глаша, перебирая руками какой-нибудь предмет, оказавшийся поблизости. — Это уж куда бы ни шло, если б она просто заболела. А теперича она куда с размягчением мозгов? Как она жить-то одна будет? У нас своих хлопот по шейку, али кто согласится с ней проживать? Можа, ты, Валентинушка, к ней переселишься, почитай, внуков-то у тебя не так уж и густо… Тогда и Колюну облегчение выйдет. Так как, согласная? А, не согласная, и так уж вижу. Так что же делать будем, вот так ноги таскать: туда-сюда, к Лизе, потом опрометью домой, потом опять к ней, так, что ли, весь свой остаточек?

Баба Валя сняла с головы черный платок, поправила гребенку в седых волосах, но сдаваться не собиралась:

— А ты, Глаша, вспомни-ка, каков Колька по молодости-то был? Характер бесшабашный, без царя в голове, мать-то никогда не слушал. Да пропадет у него Лиза, в этом я ничуть не сумлеваюсь. Некому будет за ней догляд учинить, вот сердцем чую…

— Много чего ты сердцем чуешь, — вступала в перепалку баба Фрося, слова у нее были словно теплые на ощупь, круглые, как оладышки. — Ты еще лет десять назад вещала, что смертушка за тобой приходила, а вон скоко прожила, да и дай Бог еще пожить…