Валерий Петрухин - Методика обучения сольному пению

… Ребята снова двинулись на балкон «покурить», я же, проводив Машу к Алексею как истый джентльмен, вдруг замер: Катя из прихожей сделала мне приглашающий жест — подойди, мол.

Я вступил в прихожую, но Катя уже улетела вперед и, полуобернувшись, повторила тот же приглашающий жест.

Мы оказались, как я понял, в отцовском кабинете. Длинный, метра два, наверное, стол, горы книг живописно резали пространство острыми углами, и снова на стенах полки: и книги, книги, книги.

Я остановился на пороге, не понимая, зачем мы сюда зашли. Катя втянула меня в комнату за рукав, молча, с насупленным лицом; подошла к одной из книжных полок, сдвинула книги, пошарила за ними и вытянула оттуда… бутылочку полуизогнутой необычной формы.

— На, пей. Но только два глотка, — возбужденным быстрым движением протянула она мне бутылочку.

— Зачем? Я не хочу, — воспротивился я.

— Не бойся, это не вино, — холодная усмешка ушла искрой в глубину ее вишнево-накаленных глаз. — Это бальзам из Лаоса. Наоборот, снимает опьянение… Попробуй, это большая редкость.

«Но зачем?» — снова подумалось мне, но все-таки бутылочку я взял. Темно-розового цвета, без наклейки; смутно проглядывалась густая вязкая жидкость; бутылочка была заполнена наполовину.

— А что… за бальзам?

— Средство народной медицины, — что-то темное вспыхивало и гасло в лихорадочно воспаленных зрачках Кати. — Да попробуй ты, не умрешь, вот зануда.

Я не понимал, с какой это стати мне надо пить лаосский бальзам, созданный, наверное, каким-то знахарем, но спорить не хотелось — один за другим сделал два глотка.

В горле — легкое пощипывание, и сразу ощутил вкус: пряный, душистый, с чуть заметной горчинкой.

Бутылочка перешла к Кате. Она тоже сделала два быстрых глотка. Потом, спрятав ее на место, снова резко потянула меня за руку:

— Ну, пошли, пошли, нечего нам тут делать. Если б папочка узнал… — и злая улыбочка стянула уголки губ.

Час летел за часом: танцы, игра в дурацкие прятки; Эдик поранил руки о разбившийся бокал, обиделся на всех; потом снова танцы; Авдеев, перебравший на балконе водочки, мирно уснул в вольтеровском кресле; Попугаева (вечный насмешливый взгляд) и Кадочигова (монгольское лицо, характер забитый) вдруг закурили — я же все время был начеку, прислушивался к себе: а может, Башкирцева подшутила и мы пили все-таки вино. Пуганая ворона и куста боится…

Но — нет, ничего пугающего не происходило; даже иначе: я почувствовал, что каждая моя клеточка наполнилась уверенной силой, снисходительность ко всем переполнила меня, будто стерли во мне волнения, и весь я состоял из одного куска металла.

В одиннадцатом часу попили чаю — кое-кто из ребят уже ушел, остальные были в норме — и стали расходиться.

Весело и шебутно я высыпал вместе со всеми на улицу и через несколько шагов обнаружил, что оставил у Башкирцевых теплый шарф. Крикнув, что догоню, вернулся.

Я не уловил того момента, когда во мне начал действовать «другой»: стальной, без нервов и эмоций человек. Он не счел предосудительным снова скинуть пальто, помочь Кате помыть посуду, снова, хотя время шло к полночи, пить чай… В один из эпизодов Катя оказалась слишком близко к этому стальному человеку; он взял ее обеими руками и развернул вплотную к себе.

Ее напряженное лицо стало всем, вошло в мои зрачки и застыло в них, как впаянное.

Я поднял руки и спокойно начал расстегивать кнопочки на ее батничке; пальцы мои действовали сами по себе, ими управлял кто-то другой… Рассыпалось, как карточный домик, мое сознание, мой рассудок; древнее и вечное горело во мне, предвкушая неизведанное наслаждение… В кончиках моих пальцев пульсировало, жгло ледяным током… Я попытался пробиться к чему-то безмолвно зовущему меня — сильно и яро, властно и требовательно… Мгновениями казалось, что оно рядом, со мной, даже во мне, но чем ближе оно было, тем отдаленнее, глуше становился зов… неведомое мне, смявшее меня неутоленно бросало вперед… и в ответ я чувствовал неустанное движение сильной волны… которая, не доходя до меня, рассыпалась в прах, снова возрождалась и поглощала меня… волны одновременно накрыли друг друга, я задохнулся в жарком горячем воздухе — и что-то сдвинулось во мне, вонзилось в меня так неправдоподобно-остро, невероятно-оглушающе, фантастически-полноводно, что я не сдержал стона…

Отрезвление пришло с наплывом белого экрана потолка; я лежал на софе, ощущая мокрой спиной мягкие уколы ворсинок…

Дверь из комнаты была открыта: я услышал шум льющейся в ванной воды. Я приподнялся, в глаза бросилась наша одежда, в беспорядке лежавшая на паласе.