Жан Жубер - Незадолго до наступления ночи

Александр глубоко задумался. Он поднял голову и посмотрел вверх, стараясь разглядеть крышу огромного здания. Там, в предвечернем сумеречном небе, летали голуби. Потемневшее небо обрело какой-то странный фиолетовый оттенок. Над городскими крышами плыл узкий серп луны, а на него как бы наползали рваные, словно изодранные в клочья облака. Было в сгущающихся сумерках что-то зловещее, в этой заброшенной; дикой части парка деревья и кусты обступали Александра все плотней, и он счел за благо повернуть обратно; то и дело спотыкаясь о выступающие из земли корни деревьев, он все же сумел найти дорогу и выйти из парка на оживленную улицу. Дышать ему стало трудно, в ноге проснулась застарелая боль, так что он даже захромал. От возбуждения, которое он испытал, когда вел свое небольшое «расследование», не осталось и следа, зато тайна осталась нераскрытой и порождала у него стойкое чувство тревоги. Александр ковылял по тротуару, то и дело его обгоняли стайки крикливых студентов, и он ощутил себя очень несчастным, жалким, убогим и никому не нужным.

Открыв папку № 15, Александр проник в тот период жизни Брюде, о котором в основном знал по сообщениям прессы, так как имя Брюде стало мелькать в колонках новостей и в рубрике «Происшествия».

После выхода в свет сборника «Динамит» и после того как Александр не слишком лестно, на взгляд Брюде, отозвался о его детище, их отношения практически прекратились. Для Брюде и горстки его поклонников, мечтателей и фантазеров, это было время, когда они перешли к осуществлению «финальной акции» «окончательного действия»: несколько бутылок с зажигательной смесью под названием «коктейль Молотова» были брошены под двери домов и квартир видных деятелей литературы и культуры, была совершена попытка организовать акты саботажа среди программистов, обслуживающих вычислительные машины, а также была осуществлена дерзкая попытка сорвать передачу на телевидении. Во время этой последней акции Брюде, вооруженный пистолетом (как оказалось, незаряженным), ворвался в студию, откуда передача шла в прямой эфир, потребовал, чтобы ему дали слово, и принялся зачитывать некую «огнедышащую» декларацию; разумеется, передача тотчас же была прервана, в студии появилась полиция, Брюде схватили, посадили в тюрьму, затем подвергли медицинскому обследованию, после чего поместили в психиатрическую лечебницу. Страницы, относящиеся к этому периоду, исписаны карандашом, они помяты, а иногда запятнаны слюной, соплями и даже кровью. Сначала тексты, написанные в этот период, свидетельствовали о крайней степени перевозбуждения, то был горячечный бред; затем, несомненно, под воздействием различных транквилизаторов буйный пациент постепенно успокаивается, и его излияния мало-помалу утрачивают остроту и язвительность, слог становится все более тяжелым и путаным, но бешеная злоба ощущается по-прежнему, очевидно, что писавший ужасно страдал и страшно боялся самой жизни, испытывая перед ней прямо-таки животный ужас.

Александр припомнил некоторые подробности визита, который он в конце концов после долгих колебаний нанес Брюде в больнице-узилище, куда его поместили и где его держали в совершенной изоляции. Чтобы посетить Брюде, Александру пришлось проделать утомительное путешествие на автобусе по бесконечным поселкам предместий; лечебница оказалась весьма неказистым на вид строением с зарешеченными окнами, стоявшим посреди иссушенного летней жарой, словно покрытого слоем пыли парка. В большой общей палате по обе стороны от центрального прохода стояло штук тридцать кроватей, и на одной из них полусидел, прислонившись спиной к подушкам, Брюде; он что-то торопливо писал одной рукой, держа на коленях листки бумаги, в другой руке у него была зажата сигарета, которую он нервно курил.

Узнав о том, что Брюде поместили в психиатрическую лечебницу, Александр почти сразу же принял решение навестить его в больнице. Он, однако, немного побаивался встречи с ним из-за того, что их отношения были прерваны на несколько недель, а потому он все откладывал и откладывал визит в больницу. Однако все опасения Александра развеялись, как только Брюде поднял голову и взглянул на него. На его лице, прежде всегда искаженном злобной гримасой или язвительной ухмылкой, появилось совершенно новое выражение безмятежности и покоя, глаза его больше не горели диким яростным огнем, взгляд их был немного рассеян, и в нем также появилось нечто новое: некое подобие выражения благорасположения и приветливости. Одет он был в длинную рубаху из грубого полотна, на которой черной краской (Александр этого не мог забыть!) был намалеван номер — 33. Брюде положил недокуренную сигарету на блюдце, стоявшее на прикроватном столике, но ею тотчас же завладел его сосед, юноша, почти мальчик, остриженный наголо, с огромными выпученными глазами, вылезавшими из орбит; схватил он добычу с поразительным проворством, сходным с проворством паука, хватающего запутавшуюся в паутине муху. Брюде не возражал, он позволил соседу все это проделать и при этом смотрел на происходящее так, словно это уже вошло в привычку, стало своеобразным ритуалом.