Алексей Мясников - Как жить?

Я взял ее руку, притянул к себе, прижал. Я поцеловал ее плечо, шею. Легкий аромат чистого тела уже дурманил меня. Она покраснела, но еще сторонилась ласки, еще не освоилась, не знала, на что решиться: встать ли, одернуть меня… Я навалился на ее кресло. Я судорожно гладил шелковистую голову, припадал к струящимся прядям, но от этого ручья пересыхали губы. Ее лица, святыни, задеть которую мне было страшно, я не касался. Между тем, я начал раздевать ее. Она посмотрела на меня с болью, глазами полными слез и, развернувшись, потянулась лицом, и я обжегся о мякоть влажных губ. Мы оплели друг друга и застыли напряженным узлом, готовым взорваться, вспыхнуть синим пламенем.

Не помню, как мы оказались в постели, раздетые, разгоряченные. Помню только, как почти насильно я снял ее маленький белый лифчик, как скомкал ее тщедушную грудь и долго терзал ее, кусал и покрывал поцелуями, жадно сосал ее, перекатывая языком трогательные шарики сосков. А она билась подо мной, извивалась шелковым канатом, а ее длинные ноги, как лебяжьи шеи, оплетали меня, хлестали по ягодицам и тискали, прижимали к дрожащему телу. Я упал в костер, а он вспыхнул, захватил меня жарким пламенем, длинными трепетными языками. Я чувствовал зовущую влагу ее бедер и нежно благодарил ее за отзывчивость и просил и требовал: еще, еще, еще… Она подобралась, сжала ноги, утопив в себе мои беспокойные пальцы, а потом вдруг как бы вспорхнула, разметалась и, наверное, чтобы не улететь, зацепилась в последний момент за спасительный сук. Я дернулся и застонал. И вот этот раскаленный прут, этот гудящий столб берет и с маху вводит в себя тонкая хрупкая женщина, бьющаяся, словно из последних сил, агонизирующая подо мной на скомканной постели. А я, ее спаситель, изо всех сил добиваю ее, подминаю под себя, комкаю, ломаю, молочу своим телом и в садистском приступе торжествую, глядя как корчится она в сладких муках, как искажается ее мокрое от слез лицо, как хватает она воспаленным ртом свои волосы, а они сыплются на глаза, на подушки, заливают мои руки и спину, когда в экстазе она бросается на меня и целует взасос шею, ключицу и кусает меня.

И вдруг ее прорвало. Она странно напряглась, притаила дыхание и, широко растянув рот, закричала. Тело ее заходило крупной дрожью. Она подалась вперед, ухватилась за ноги и словно веслами стала отчаянно грести, то нагибаясь вперед, то стремительно откидываясь назад. Кости мои звенели от суматошных ударов. Стиснув зубы, она рванулась еще раз и застонала, уронив свое истомленное тело, исходившее в последних судорогах. И затихла — распластанная, умиротворенная. Когда отдышалась, она приоткрыла веки и улыбнулась.

Она приходила ко мне каждый день и оставалась допоздна, иногда до утра. Все свободное время мое было заполнено этой женщиной. И когда в аэропорту я шел к трапу, я уносил с собой нежные прикосновения ее губ. Все мое существо было наполнено впечатлением от этих губ, но особенно томилась по ним та часть моего тела, которую она более всего одаривала, которая послушным пажем отзывалась на каждый ее поцелуй, тянулась к ее теплому, влажному рту и утопала там, выкачивая из меня все соки, да так, что временами казалось — истекаю кровью.

Я поднимаюсь по трапу. В последний раз, быть может; смотрю на эти грустно улыбающиеся глаза, а в ногах моих кружатся бабочки, хлопают цветастыми облатками по головке, которой еще долго, будут сниться эти порхающие поцелуи.

… Не все женщины оставляют нежную память. Многое и не назовешь чувством, так — физиология. И все бы кануло, были женщины, о которых я не вспоминал ни разу и не вспомнил бы никогда, если бы не это внезапное нашествие, если бы я не пятился сейчас в смутном страхе перед тем, что меня ожидает.

Я вытравил всякую память о тебе, но и ты здесь и, чувствую, мне не сдобровать. Похотливая, настырная — она не брезговала ничем — ни в жизни, ни в любви.

Все она умела, принимала любую позу, любила разные, а что не знала, охотно разучивала и могла это делать вдвоём, а могла и втроем, и больше, и в любых сочетаниях. Причём везде: в подъезде, в собственной квартире почти на глазах у мужа, в воде, на снегу. Однажды нас чуть не застукала милиция. Это было поздно вечером в парке. Я сидел с расстегнутыми штанами, а она уткнулась в мой пах и алчно причмокивала. Это она любила. Я долго поддерживал с ней знакомство, хотя и не дорожил им особенно. Но я ценил её искусство, звал её и не жалел — она не требовала удовлетворения, то, что она делала, её вполне устраивало, и после бессонной ночи она улыбалась посиневшими натруженными губами и уходила довольная.