Алексей Мясников - Как жить?

Через полчасика, сунув в карман пиджака бутылку вина, я постучал к Ларисе.

Сидели долго, официальная часть давно кончилась, мы уже тяготились разговором. Лариса задумчиво вертела фантик. Я еще раз оглядел ее. Она была невероятно толста. Маленькая миловидная головка, тонкие запястья и мощный грушеподобный торс. В то же время ее нельзя было назвать грузной. Она была подвижной, ножки были достаточно длинны и имели приятную форму. И этот лепет. Обворожительный полудетский лепет. Это журчанье правильных разумных слов. Эти красные полные губы и чистые, тронутые грустью глаза, я подошел к ней сзади и, нагнувшись, коснулся губами ее щеки.

— Пора уходить, — сказала она.

Я обвил ее шею, рука моя скользнула под кружева и блаженно растеклась по широкой, теплой груди. Лариса встала, я повернулся к ней лицом и почувствовал, как ее тело засасывает меня. Колено уткнулось в ее бедро. Ноги наши сошлись, я с силой надавил на застоявшееся, сочное, переполненное жизнью тело. Я пытался втиснуться между ножек, а они не поддавались и тогда, пригнув колено, надавил на низ живота. Лариса вздрогнула, на спину легла ее горячая ладонь. Приседая, я опускал свои руки ниже, ниже, пока не добрался до высоких холмов, пока не взлетел на их вершины и не вцепился, не притянул их к себе.

— Не надо, не надо, — шептала она, — я не знаю тебя, я боюсь.

Вдруг она оттолкнула меня. Порылась в шкафу и ушла в ванную комнату. Когда вернулась, деловито развесила платье. Я начал раздеваться. Исчезли первая дрожь и первые страсти. Все было добротно, по-домашнему. Раскурив сигарету, я присел на стул. Лариса возилась с постелью. Вот сложила покрывало. Вот взбивает подушки. Нагнулась над простынями. Халат подскочил вверх, обнажив пару голых, ядреных ног. Движение ее рук отдавалось по всему телу, пробегало мелкой рябью по плотным бедрам. Глядя на эти тяжелые пласты, на этот широченный, емкий зад, я уже начал опасаться: смогу ли? Одолею? Найдется ли вообще мужчина для такой женщины? Коня бы сюда, коня! Будь жеребец, разве он рассуждал бы? Он ржанул бы сдавленно, взвился бы на дыбы и, цокая копытами, понес бы, понес свою черную шишковатую стрелу, наткнулся на сомкнутые бедра и обрушился бы на узкие плечи женщины, соскальзывая и упираясь в них передними копытами. И женщина осела бы тяжело, уткнулась плечами в постель и, чтобы устоять, расставила бы подкосившиеся ноги и распахнула зад перед этой дрожащей неукротимой катапультой. Нетерпеливый перестук копыт, хлесткий удар хвоста, и откуда-то снизу под углом в женщину врывается бурлящий поток семенной жидкости. Тяжеловесный снаряд ударяется в ее чрево, сбивает дыхание, сотрясает внутренности и снова откатывается, раздражая плотно облегающие берега и выворачивая их наизнанку. Женщине больно, она кусает губы, стонет, но поджимая в страхе зад, ждет, ждет следующего удара, и он обрушивается на нее, размалывая все на своем пути, взбивая пенные хлопья, исторгая из женщины крики боли и вожделения, слезы, слюну и кровь.

Я быстро скинул все, что на мне оставалось, и юркнул в постель. Я обнял сразу нескольких женщин, впился в целое семейство губ, гладил и разминал грудь, живот, бедра целого стада. Талия у нее отсутствовала, бюст сразу переходил в бедра, и только мощные складки выдавали подвижную часть туловища. Но живот был нормален. Это бесформенное, громоздкое тело не было безобразным. Оно подчинялось законам особой гармонии, здесь были свои прелести. Зарываясь головой в необъятную грудь, я чувствовал под собой трепетное тело женщины. Оно легко отзывалось на мои ласки, управляло собой энергично и непринужденно. Однако я терялся от чрезмерного изобилия. Я пытался подмять ее под себя, но накрыть ее всю было невозможно. Корабельной палубой она покорно расстилалась подо мной, качала и грела. Я загребал ее, но все валилось из рук — добра было много, слишком много. Тело ее выскальзывало, не поддавалось. И лишь когда я начал свирепеть от томления, от жадности, от желания, оно стало покорным, заскрипело от цепкой хватки и потянулось ко мне. Уткнувшись в расщелину тяжелых грудей, я обхватил их руками и придавил к небритым щекам. Я растирал ее затвердевшие сосочки о свою щетину и топтал, топтал эту огромную женщину, чтобы завоевать ее тело, сделать его подвластным, чтобы оно не ошеломляло, не стесняло меня, не засасывало бы, как трясина. Я поднял лицо и соединил грудь, соски ее были влажны. Они требовательно уставились на меня, я попытался поймать их ртом, но, сколько ни пытался, как ни ворочал — грудь была слишком велика, и нужна была пасть бегемота, чтобы справиться с нею. В этой неравной борьбе я, кажется, забыл про Ларису. Между ног вклинилась ее рука, В следующий миг я уже купался в лучезарном море. Меня подбрасывали его теплые волны и, срываясь с гребней волн, я уходил все глубже и глубже. Нет, ее не назовешь неуклюжей. Тело ее ритмично пульсировало подо мной, широченные бедра ударяли в бока, а руки лежали на моей спине и с каждым взмахом давили меня ко дну. В ней было много ребячьей непосредственности, и это возбуждало меня. Мой маховик раскручивался, и уже оба мы дрожали в тяжелых, немыслимых оборотах. Словно широкий солдатский ремень я стегал ее тело безжалостно и хлестко. Запаренный, взмокший, я свалился, наконец, в сладком изнеможении, а она благодарно обняла меня и целовала голову, ерошила слипшиеся волосы.