Леонид Сергеев - Заколдованная

Известное дело — пока не полезешь на стену от зубной боли, к врачу не пойдешь. После того, как в школу вызывали родителей, я готовился к урокам серьезно, отвечал блестяще и получал пять с минусом. Ни один учитель не ставил мне просто пять — обязательно пять с минусом. Этой отметкой они, видимо, хотели подчеркнуть, что я знаю материал, но мне не хватает как бы вдохновения, а попросту — вообще желания учиться. Вспоминая время учебы, я прихожу к выводу, что добиться можно многого, главное, вовремя преодолеть лень.

В тот вечер, когда я получил двойку, отец, как всегда, после ужина читал газету. Не знаю, что он там вычитал, но неожиданно отложил чтиво и стал ходить взад-вперед по комнате и что-то напевать себе под нос. Потом остановился и предложил мне сыграть партию в шахматы.

— Давай расставляй фигуры, — сказал, потирая руки. — Вмажу тебе пару партий.

Мы с отцом часто устраивали шахматные баталии. Отец играл со мной без ладьи, но после такой форы мы уже сражались на равных. Отец играл рискованно, с жертвами. Я же стремился только к разменам, чтобы в конце партии остаться с лишней ладьей. Моя простая тактика часто приносила плоды, и отец проигрывал. Проигрывая, он всегда хвалил меня и подтрунивал над собой, в отличие от меня, который никогда не замечал, что противник сыграл хорошо, — всегда считал, что просто сам сыграл неважно. Все-таки однажды, после нескольких проигрышей подряд, отец вышел из равновесия:

— Ну кто так играет?! — усмехнулся. — Только и знаешь свои размены. Ни одной комбинации. Такую партию испортил!

Этими словами отец не столько подчеркивал мою твердолобость, сколько поддерживал свой престиж.

В тот вечер, когда я получил двойку, расставляя фигуры, отец все продолжал напевать. Я вижу — у него хорошее настроение, «ну, — думаю, — самое время сказать о двойке, все равно в субботу дневник показывать».

— Пап! — говорю. — Я двойку получил.

— Молодец! — сказал отец и сделал первый ход.

Всю партию он молчал, только морщил лоб и хмурился, и было непонятно — то ли рассчитывает ходы, то ли придумывает мне наказание. В конце концов отец выиграл партию, складки на его лбу разгладились, и он улыбнулся:

— Вот так мы вас, лентяев и двоечников!

У меня отлегло от сердца, и сразу мелькнула мысль: проиграть отцу еще партию, чтобы он окончательно развеселился, но на мое предложение «сыграть еще», отец поспешно заявил:

— Нет, хватит. Хорошего понемногу. Мне поработать надо.

Он стал убирать фигуры и снова что-то напевать. Я сообразил, что такой случай не скоро подвернется, и решил использовать хороший отцовский настрой до конца: напомнил ему о приближающемся празднике и намекнул про подарок. Отец — ноль внимания. Все продолжал убирать фигуры и напевать. Потом хмыкнул:

— Ты, братец, совсем обнаглел! Получаешь двойки да еще требуешь подарка. Ты уже преподнес себе подарочек, — он незло рассмеялся, а на другой день все-таки подарил мне марки.

Первый этаж, кроме нашей семьи, населяли супруги Кириллины и одинокая женщина с двумя кошками. Кириллиха, темноволосая толстуха, отличалась тем, что носила яркие, цветастые платья, в которых была похожа на клумбу, и тем, что, когда говорила, притопывала и размахивала руками, а говорила она много, потому что была прирожденная общественница, в том смысле, что ни одно, даже самое ничтожное, событие не обходилось без ее участия (такие люди есть в каждой коммуналке, в каждом дворе). Она во все дела совала нос, всегда была в курсе всего происходящего и постоянно рвалась к власти над нашим домом, если не над всей улицей. С утра до вечера ее зычный голос слышался во всех комнатах. По вечерам она вязала мужу свитер; вязала на кухне, чтобы опять-таки быть среди людей — совершенно не переносила одиночества. Часто из-за нее на кухне между женщинами возникали раздоры. Все начиналось с замечаний по кулинарии, легких пикировок, потом следовали перебранки и оскорбления, которые перерастали в рукопашную битву, причем в ход пускалась вся кухонная утварь — от кружек и половников до чайников и кастрюль.

Каждый раз, заслышав, что Кириллиха начинает говорить в повышенном тоне, мужчины, точно от приближающегося землетрясения, убегали из дому. Но я в такие минуты всегда торчал на кухне, потому что после побоищ мне доставалось много поломанных вещей — их я складывал на террасе в надежде когда-нибудь использовать. Наша терраса в то время представляла собой целое кладбище помятой и разбитой посуды.