Леонид Сергеев - Заколдованная

«Может быть, считает, что ее общество неинтересно?» — подумал я и, улучив момент, сказал:

— Вера, будь свободней, раскованней. Никто тебя здесь не обидит. Поддерживай хотя бы беседу, ну что ты куксишься?!

— Я поддерживаю беседу, — вяло отозвалась она. — Но мне неинтересно о чем говорит твой приятель и его знакомая. Я ничего не понимаю в модных пластинках.

— Ну, конечно, лучше говорить о классической музыке или об Исландии, — съязвил я, и она сразу потупилась и сжалась.

На минуту я сравнил ее с жизнерадостной подружкой приятеля и раздраженно подумал: «у нее то задумчивый, то жалобный взгляд, она ничему не радуется по-настоящему. С ней я и сам стану мрачным типом. И вообще, какое-то бездарное лето».

Вечером мы вернулись в город. Еще в электричке, как бы оправдывая свое поведение, Вера сказала:

— По-моему, музыканты и художники живут интересно, но сумбурно. Богемный образ жизни очаровывает, но и губит. Все время сигареты, вино, неразборчивые связи. Это засасывает и губит. Я знаю по знакомым Наташи… Но она сильная, для нее главное — самодисциплина… Потому и не любит сборища художников. Она любит деревню…

Мы спустились в метро, проехали до станции пересадки и Вера предложила пройтись по улицам, «такой теплый вечер» — промолвила. Она видела, что я злюсь, что мне не понравилось ее поведение на даче и пыталась загладить свою оплошность, но от волнения делала одну глупость за другой: вначале оправдывалась, говорила, что на даче разболелись почки от вина, хотя и всего-то его пригубила; потом как-то искусственно развеселилась, запела что-то и протанцевала — решила показать, что может быть такой, как все; наконец, смолкла на полуслове и в отчаянии глубоко вздохнула. В этот момент мы шли по улице Горького, внезапно она показала на арку, где начинался переулок, и прямо-таки с мольбой обратилась ко мне:

— Пожалуйста, свернем туда.

Около церкви стиснула мою руку.

— Подождите, я на минутку! — и забежала в церковь.

Вернулась с белым лицом, и, не поднимая глаз, ошеломляюще искренно проронила:

— Я помолилась, чтобы вы не бросили меня.

— Ты такая набожная христианка? — спросил я, когда мы снова вышли на улицу.

— Да, я верю в Бога. А вы разве не верите?

Я неопределенно пожал плечами и выдавил банальщину:

— Мой Бог — моя совесть.

«Динамо», как всегда, встретило нас прохладным ветром, и это обстоятельство особенно подчеркивало мое охлаждение к Вере. Проводив ее, я по пути к метро выкурил две сигареты подряд — меня обуревали невеселые мысли. Было ясно — она влюбилась не на шутку, любовь просто разрывала ее душу, к такому повороту я не успел подготовиться; надо было что-то предпринимать, как-то перевести наши отношения в спокойное русло, но как — в голову ничего не приходило. Я подумал о том, как тяжело ей живется… «наверняка страдает, что не современна, не находит контакта с людьми… Конечно, такие, как она, хорошие жены домоседки, но с ними закиснешь». Я вспомнил своих предыдущих веселых подружек, вроде дачницы приятеля, и меня потянуло к ним… Прохладный ветер, словно на крыльях, нес меня подальше от особняка.

Следующую неделю я все вечера напролет торчал в Доме журналистов, среди друзей единомышленников и веселых подружек. В пятницу нужно было появиться в радиокомитете и, представляя тревожное лицо Веры, я заранее приготовил оправданье — много работал.

Вера встретила меня не просто тревожно — ее взгляд заметался, она так разволновалась, что стала заикаться. В сквере, куда мы вышли прогуляться, она непрерывно теребила карандаш, который по рассеянности вынесла из редакции, потом взяла мою руку, стала гладить и вдруг порывисто поцеловала ее.

— Не избегайте меня! — проговорила с дрожью в голосе и отвернулась, чтобы я не видел ее слез.

«Она окончательно сломалась, — подумал я в метро. — Но как ее удержать на дистанции, если она уже привязалась и теперь наши встречи для нее — главное в жизни?! И заземлять ее бесполезно. Ее не переделаешь — она не от мира сего».

Я решил все пустить на самотек, и вечером без предупреждения поехал на «Динамо», прихватив торт для чаепития. Несмотря на пасмурное небо и пронизывающий ветер, а может быть благодаря им, особняк смотрелся особенно зрелищно, я даже задумался: «есть ли еще такой самобытный уголок в городе?».

Вера что-то читала, Наташа писала натюрморт, но как только я вошел, обе поспешно бросили свои занятия и стали накрывать на стол, при этом Наташа покрикивала на сестру больше обычного, но Вера так обрадовалась моему визиту, что этого не замечала; ее прежнюю печаль прямо-таки сдуло ветром.