Юрий Хазанов - Мир и война

В штаб Закавказского фронта Юрий отправился не один. Вместе с ним получил назначение невысокий и стройный темноволосый военинженер III ранга Аркадий Тюрин. Очень приятный, очень разговорчивый и компанейский мужик — таким он сразу показался Юрию. Любил говорить обо всем понемногу, но, главным образом, о женщинах и о поэте Константине Симонове, с которым приятельствовал и переписывался. Симонов Юрия не интересовал, но про женщин он слушал с должным вниманием.

Ехать до Тбилиси решили с двумя остановками: в недавно отбитом у немцев Ростове и в Баку. В первом городе у Тюрина были знакомые женщины («для тебя тоже бабу найдем, Юра!»), во втором жили Юрины родственники — двоюродные сестры Люда, Ира, тетя Люба, старшая сестра матери, ее муж, дядя Гриша Пиралов, и у них гостила, если это можно так назвать, в те военные месяцы юрина московская бабушка.

Как уже говорилось, сроки прибытия к новому месту службы были не очень определены, поэтому наши вояки не слишком торопились, и поезд, который их вез, — тоже.

В Ростове все было по-деловому: с вокзала — к тюринским женщинам, они жили неподалеку; в их квартире — почти сразу к столу с едой и самогоном; от стола — сразу в койку. Тюрин, в отличие от Юрия, остался доволен проведенной ночкой, пускался в подробности, а когда сидели уже в вагоне поезда, увозившего их в направлении Баку, показал Юрию золотое кольцо, которое подарила на прощание «его баба». «За ударную работу», — сказал он, чем вызвал зависть Юрия — не столько, пожалуй, к самой «работе», сколько к той легкости и простоте, с какими новому приятелю давалось общение с противоположным полом: неумолчная болтовня ни о чем в застолье и сама собой разумеющаяся «награда» за все это.

Еще двое суток нудной езды — и они в Баку. С Московского вокзала переходят на соседний — Сабунчинский, едут электричкой до поселка Разина, где и живут родственники Юрия, у которых он никогда в жизни не бывал, — виделся с ними только в Москве, когда те изредка наезжали. Чаще других гостила у них старшая из двух сестер, Люда — сначала одна, потом с мужем, тоже архитектором, Иваном Бендой, в домашнем обиходе Гансом, а потом — с народившимся сыном Ваней. Остальных Юрий помнил довольно смутно.

На улице Кирова в трехкомнатной квартире на последнем этаже трехэтажного дома, больше похожего на барак, в квартире, которую дядя Гриша Пиралов, старый художник-пейзажист, получил от местных властей за особые заслуги — а именно, за написание известной в городе картины о партизанах Гражданской войны; в квартире, где водопровод работал только по ночам, и то не всегда, но зато постоянно был газ, — в этой квартире, считая юрину бабушку и не считая двоюродного брата Рафика, ушедшего на фронт (он был сейчас в блокаде под Ленинградом), находилось семь человек. (После войны, после женитьбы Рафика их станет на какое-то время девять.)

Юру и Тюрина, которые свалились как снег на голову, приняли радушно, хотя в доме было голодно и, как всегда в этой семье, напряженно. Дядя Гриша плохо себя чувствовал, на всех обижался, ни с кем уже много месяцев почти не разговаривал. Сестры общались друг с другом исключительно через кошку: «Кошка, скажи этой идиотке, чтобы не торчала так долго в ванной и не выливала последнюю воду из бака…» И так далее, в таком роде. Ганс был удручен, испытывал постоянную неловкость из-за того, что по причине чешско-немецкого происхождения его не взяли в армию. Сестра Ира только что получила известие о гибели на фронте своего жениха. Бабушка, приехавшая из Москвы, была уже совсем слаба и плоха.

Роль скрепляющего и примиряющего фактора в этой семье выполняла тетя Люба — Тюґики, как ее называли дочери. (Здесь почти у всех были семейные клички: отец звался Агэ, брат Рафик — дядька, Ира — тетка, Люда — Люлюда.) Тюики никогда ни на кого не обижалась, со всеми разговаривала — вежливым высоким голосом. Ее в семье любили и берегли — в меру своих сил и умения. Она вела хозяйство для всех противоборствующих сторон: стояла в очередях, отоваривала хлебные и прочие карточки, готовила обед. А в свободное время читала книги на французском языке, которые брала в местной библиотеке («роуманы» — как говорили, поддразнивая, дочери) или слушала на старом патефоне пластинки с классической музыкой. (Откуда в поселки иностранные книги? Скорее всего, реквизированы у арестованных буржуев и интеллигентов из личных библиотек. Другие отобранные вещи — драгоценности, мебель, одежда — не становились достоянием народа, а, по большей части, оседали в квартирах советских начальников разных мастей и рангов.)