Юрий Хазанов - Мир и война

На черной «эмке» («М-1») они подкатили к большому новому дому, каких тогда в Москве было раз-два и обчелся. Квартира у Изы тоже большая, даже не поймешь, сколько комнат, она его провела в свою, сама пошла ставить чайник. В окнах уже светлело, и сейчас он не столько хотел есть, сколько спать. Опять вспомнился близящийся суд — приговор, решение, и подумалось: на кой все эти игры — рестораны, театры, девушки, — если все равно нет на свете никакой справедливости, никакой гарантии, что с тобой в любой момент не сделают все, что им хочется: выгонят, лишат звания, а то и посадят… Многих ведь сажают и не за такие вещи… Он почувствовал, что совсем протрезвел, захотелось выпить еще.

Вошла Иза. Она уже переоделась: вместо тесного голубого платья на ней было светлое домашнее, вроде халата, с пуговицами спереди. Расстегивать легче, подумалось юному мыслителю.

Что он и начал осуществлять, но не сразу, а после того, как выпили чая с печеньем и он сходил в туалет и в ванную, где ополоснул лицо холодной водой, чтобы не так клонило в сон. Иза не мешала его действиям, но и не помогала. Она была, как манекен, с которого снимают очередную модель одежды. (Несколько десятилетий спустя, вспомнив вдруг о той ночи, он подумал, что ее инертное поведение можно объяснить двояко: либо она не отошла еще от мыслей о своем любимом поэте, либо считала, что порядочная девушка должна себя вести в данной ситуации именно так. Третье — что он ей просто не нравился — не приходило в голову. Хотя зачем тогда позволяла все это?.. Да, человек, все-таки, энигма, как говорил, кажется, Чехов.)

Белья на ней не было, платье надето на голое тело. Его руки захватили обе ее груди — какие они маленькие: когда в платье, кажутся куда больше.

— Тише… Не так сильно, — прошептала она. — Подожди.

Она потушила свет, но в комнате все равно было светло, и он видел все, что хотел видеть: небольшие бугорки сосков, вокруг которых темные круги с какими-то странными пупырышками. И волосок… Около одного соска рос волосок… Это было неприятно почему-то… Но зато какие они нежные, мягкие. Он наклонился и потрогал губами. Сначала один, потом другой. Она погладила его голову…

Они сели на кровать, железную почти детскую кровать, хотя большей Изе и не надо по ее росту. Он снял с нее платье; быстро, боясь, что она опять оденется, разделся сам. Остался в трусах. Сейчас он уже не опасался, что оттуда будет что-то видно. Иза была совсем голая… Да, все-таки она толстовата и, как бы это поприличнее назвать, таз у нее не выделяется, а сливается в одну линию с боками, с бедрами, то есть… Это тоже не очень хорошо… И на животе складка… А то, что ниже живота… Как интересно: там волосы светлее, чем на голове. А самого разреза почему-то не видно… Где же он? Еще ниже?.. Надо отнять одну руку, которая тискала грудь, и прикоснуться к темнеющим внизу волосам, просунуть между ног… Но он боялся — ведь она порядочная девушка: может обидеться, разозлиться… Тем более грудь, все равно, лучше всего… Там, внизу, совсем не то… и влажно бывает…

Черт, нужно действовать, а он, как в картинной галерее — рассматривает и оценивает предмет искусства!..

Она уже давно вытянулась на кровати, он не отнимал рук от ее груди. До чего все-таки приятная штука! И почему? Что в них такого особенного? Отчего во всех книгах чаще всего описывают именно груди, перси, бюст, титьки?.. Где-то он недавно читал… здорово описано… Очень действует… Там женщина тоже лежит, голая…

Тело его ослабло, он стал мучительно вспоминать название книги… Нет, не эта… И не эта… Нет… А!..

— Ты читала «Нана»? — спросил он. — Эмиля Золя…

— Что?

Иза открыла глаза. Сейчас они казались темными, не серыми, как днем.

— Ну, у Золя… роман… Там тоже… Совсем голая… Читала?

— Нет, этот роман я не читала, — медленно, с расстановкой сказала Иза. — Извини, Юра…

Она высвободилась, встала с кровати, надела платье, прошла в другой конец комнаты.

— Ой, — произнесла она, слегка потягиваясь, — очень спать хочется. Ты уж иди. Одевайся, я выйду…

Юрий совсем не обиделся: он ее вполне понимал — действительно, надо спать, шестой уже час, а они глаз не сомкнули. И жидкости так много выпили — коньяк, боржом, кофе, чай… Тут не до этих дел. Ему-то уж определенно. Но было неудобно снова переться в уборную, решил сделать это по дороге домой, в какой-нибудь подворотне.

Он поцеловал ее перед уходом, сказал (они еще в ресторане об этом говорили), что заедет завтра, то есть сегодня, часов в девять вечера на такси, и они поедут на вокзал — она обещала его проводить. Иза была совсем сонная, он еще раз поцеловал ее, как близкую родственницу, в щеку и ушел.