Леонид Сергеев - Вид с холма

Стон прошел среди гаражников. Нет, не стон — буря возмущения. Даже не буря — ураган, торнадо. Олег отвернулся и заплакал. Кое-кто из ханыг тут же бросился в овраг, но к ним подбежал Володька и пригрозил кулаком.

— Следующий! — скомандовал представитель, ставя галку в папке.

Всегда выдержанный, Дмитрий выругался, бросился к своему гаражу, завел машину и на бешеной скорости рванул с пустыря.

Бульдозер начал утюжить гараж Дмитрия, но не тут-то было. Дмитрий все крепил надежно, навечно. Машина вошла в гараж, распорола плугом стены навеса, но застряла, забуксовала, попятилась, и ее накрыла рухнувшая крыша. Рабочим пришлось повозиться, разбирая завал.

Гараж Игоря смяли, как коробку из-под мармелада — хрустнуло что-то, и все!

Кирпичный гараж Володьки тоже смели вроде городошной пирамиды. Володька суматошно и отчаянно прыгал перед бульдозером. «Только через мой труп!» — кричал, но его оттащили рабочие, а когда бульдозер насквозь прошел через его строение и обнаружились внутренности гаража, представитель увидел связку рейки «вагонки» и подошел к Володьке:

— Где взял отделочный фондовый материал? За это протокол составить надо. Скажи спасибо, еще легко отделался!

Токарь не стал дожидаться своей очереди и, пока крушили центральные гаражи, выкатил машину.

Когда дошла очередь до гаража Петра Фомича, участковый сообщил представителю, что владелец в командировке.

— Позовите кого-нибудь из соседей, — раздался приказ.

Привели какую-то старушку, сбили ломом замок, увидели «Запорожец».

— Профессор завтра должен приехать, — сообщила старушка.

— Ладно, оставьте до завтра, — сказал председатель.

Так они и ушли, оставив раскрытый гараж, а ночью в него наведались неизвестные и «раздели» машину.

Говорили, когда профессор узнал про погром на пустыре, у него поднялось давление, а потом случился инфаркт. Похоже, что это так — его гараж еще с месяц сиротливо стоял на пустыре. После воров, которые унесли ценные вещи, в гараж наведывались мелкие воришки, вроде тех ханыг, которые вертелись у гаражей, — они подобрали инструмент, канистры… Потом и гараж Петра Фомича куда-то увезли.

Долгое время на пустыре ничего не было, только валялись обломки досок и искореженное железо. Прогуливаясь там, я вдруг заметил, что пустырь стал намного меньше, чем был раньше, при гаражах. Я вспомнил своих друзей-автолюбителей, их постройки и машины, наши ремонтные работы и разговоры во время перекуров — все то, чем мы жили тогда и чем для нас был этот клочок земли.

Вы думаете, теперь по пустырю пустили улицу или там разбили парк? Ничего подобного! Теперь там возвышается трехэтажное застекленное строение с лепниной, огороженное высоченным каменным забором. Ну и помпезный особнячок, скажу вам, отгрохали! Во время его строительства я думал — будет клуб или детский сад, но оказалось — возводят мастерскую какому-то известному скульптору. Вскоре во дворе строения появились леса, на которых рабочие застучали отбойными молотками. Сквозь леса постепенно вырисовывалось что-то вроде огромной фигуры колхозницы. Но некоторые видели в скульптуре какое-то доисторическое животное. Говорили, за каменной оградой есть потрясающий гараж с фотоэлементом, финская баня. Может, и так. Для меня это неважно. И сам скульптор меня совершенно не интересует.

…Теперь на пустыре все не то. По-прежнему тянется железнодорожная колея и стоят телеграфные столбы с белыми чашечками изоляторов. И тропы снова вытоптались, правда уже в обход мастерской. Но ни высоких трав, что были за гаражами, ни чертополоха, ни медуницы не встретите. Конечно, обойдя весь пустырь, можно найти лужайку, полежать, позагорать, но все уже не то.

В детстве и юности я был непоседливым до идиотизма: ни минуты не мог просидеть спокойно, и неорганизованным, бесшабашным был до абсурда: за все хватался и ничего не доводил до конца; и общительным был до неприличия: имел десятки друзей, тучу приятелей и знакомых, и ради праздного общения с ними, с невероятной готовностью забрасывал все дела, и слыл компанейским, обаятельным, улыбчивым малым.

Я не изменился и в зрелом возрасте, несмотря на то, что общение с друзьями и приятелями уже происходило более тяжеловесно — с выпивками, куревом и трепом до полуночи, то есть к моему компанейскому, улыбчивому обаянию приплюсовалось обаяние стойкого собутыльника. В этом возрасте я страшно переносил одиночество; если вечером никто не зайдет — да что там! — если целый час молчит телефон, становилось не по себе, вселялась паника — меня бросили, позабыли, жизнь проходит мимо; я мог вынести любые испытания: жить без света и воды, но молчащий мертвый телефон — это уж слишком! И ни одного дня не мог высидеть наедине с самим собой в четырех стенах — чувствовал себя чуть ли ни в камере смертников; от боязни спятить, бежал из дома и бесцельно бродил по улицам, чтобы только быть среди людей.