Леонид Сергеев - Вид с холма

Центральное место на ипподроме занимал стенд немеркнущей славы — портреты лошадей, великих наездников и жокеев. Ну а на трибунах, естественно, правительственная ложа — «козырек», как ее называли завсегдатаи ипподрома. Городские власти редко ходили на бега, но «козырек» не пустовал — там восседали директора заводов и фабрик. На соседних лавках — «престижных местах» — располагались начальники помельче. Чуть дальше, согласно четкой иерархии, следовали завмаги всех мастей. Еще дальше — на верхотуре и на отшибе — разношерстная публика. Вне трибун, прямо на газонах, околачивались местные забулдыги и, как ни странно, стояли «профессионалы», истинные знатоки «лошадного дела». Видимо, они сознательно избегали ажиотажа толпы и всяких дурацких дилетантских суждений, хотя большинство посетителей ипподрома составляли завсегдатаи со стажем, бывалые, знающие люди. Правда, попадались и «залетные» зрители, которых мало интересовали сами бега и скачки; им мерещились крупные выигрыши. На моей памяти таких выигрышей не было, но вокруг ипподрома упорно распространялся слух, будто кто-то когда-то выиграл целую тысячу.

Наш город редко посещали театральные гастролеры. Раз в год в драмтеатре давала представление Свердловская оперетта или шел спектакль Куйбышевского театра. Попасть туда было невозможно — билеты распределяли среди начальства и скупались спекулянтами. Мать, помню, безуспешно пыталась достать билет, а мне эти гастроли были до лампочки. Зато междугородную встречу по футболу я не пропускал. Попасть на эти встречи было тоже непросто, но я с дружками пролезал на стадион через кладбище, благо оно соседствовало с трибунами.

Стадион «Трудовые резервы» располагался недалеко от нашей окраины. Перед входом стояли гипсовые парни с мячами и девушки с веслами; у парней поражали рельефные бицепсы, а у девушек вообще все формы, но нам было не до их прекрасных форм — мы стояли у входа в ожидании своих кумиров — футболистов команды «Искра», которых всех знали поименно, каждому подражали по мере сил…

А как мы «болели»?! Не то что теперь! Сейчас ведь не умеют «болеть». Сейчас сплошная ругань и свист. Современные «болельщики» понятия не имеют о тонкостях игры. Им подавай напор, лишь бы свои давили соперников, наваливались на ворота всей командой. Мы же «болели культурно»: по достоинству оценивали каждый трюк футболиста, независимо из какой он команды, «своей» или «чужой». К этому нас приучил наш многонациональный двор. Ведь что главное в футболе?! Кто победит, счет?! Но счет порой дело случая. И классность не все решает. К примеру, энтузиазм бьет класс. Главное — сама игра. Вот что главное. Общий рисунок игры, мышление, импровизация на поле! Даже если комбинация сорвалась, но замысел каков?! Вот в чем суть! Плюс индивидуальное мастерство. И теперь мне смешно, когда некоторые «патриоты» рассматривают поражение сборной страны чуть ли не национальной трагедией, а выигрыш — явным преимуществом нашей системы.

Под конец об особой нашей гордости — джаз-оркестре Лундстрема. Доподлинно известно, что Лундстрем, швед по происхождению, привез свой многонациональный оркестр из Шанхая. Долго мыкался по городам в поисках приюта, пока ему не разрешили осесть в Казани.

До оркестра Лундстрема музыкальным центром считался Парк культуры имени Горького. Вернее, его танцплощадка. По вечерам там играли разные оркестры. Играли в основном вальсы и танго; фокстрот считался «музыкой толстых» и был запрещен, а за рок-н-ролл могли отвести и в милицию. Но музыканты все же как-то умудрялись играть «современную музыку», а молодежь, естественно, «современно двигаться».

И вдруг по городу прокатился слух, что в Доме культуры на Пав-люхина играет джаз-оркестр Лундстрема. До сих пор остается загадкой, как наши власти рискнули отдать каким-то эмигрантам, играющим не «нашу» музыку, лучший в городе Дом культуры. То ли было указание из Москвы, то ли городские власти решили выделиться в новом качестве. Так или иначе, но концерты начались. Оркестр играл репертуар Глена Миллера. Мы, подростки с окраины, о билетах и не мечтали, но зато с черного хода Дома культуры мы видели часть сцены, а уж слышимость была — хоть куда!..

Я отлично помню те концерты и самого Лундстрема, невысокого, худощавого, с гладкими седыми волосами; всегда в бабочке, он стоял впереди оркестрантов и, высоко держа трубу, извлекал из нее потрясающие звуки. То, что играл оркестр, не вписывалось ни в какие рамки! Это были вещи, от которых слезы наворачивались на глаза. Иногда игралось непонятное — сногсшибательный набор звуков, но удивительная штука — эти звуки «околдовывали», захватывали и переносили в какой-то другой, более радостный, что ли, мир. Как бы не было скверно на душе, услышав оркестр Лундстрема, я думал, что «все не так уж и плохо».