Леонид Сергеев - Вид с холма

— Искусство ведь своего рода состязание, в котором есть честолюбие и тщеславие. Честолюбие — это состязание с самим собой, готовность доказать себе, что можешь добиться успеха, стремление что-то оставить после себя, определенная боязнь исчезнуть бесследно. А тщеславие — просто желание услышать похвалу. Одно дело когда работаешь, потому что не можешь не работать, это твое призвание, твоя суть, а другое, когда думаешь: «нужно ли это?». Тогда искусство всего лишь эгоизм, корысть.

Он жил в коммунальной квартире на Соколе. Комната служила и мастерской: на стенах висели картины, на шкафу лежали подрамники, рулоны бумаги, под тахтой — связки папок с набросками; стол со множеством порезов и следов от тлевших сигарет был заставлен красками — комната представляла собой вместилище необходимых для работы вещей. У Вадима не было ни магнитофона, ни телевизора, ни модной одежды, зато он имел «Москвич» — не новый, но все же собственный транспорт. Как многие холостяки «со стажем», Вадим привык к самостоятельности, для него не составляло труда сварить суп, выстирать и подшить белье, а свое затянувшееся холостячество (предмет насмешек приятелей) рассматривал как «дополнительный период свободы, высшую ценность». Одиночество не тяготило его; во время работы ему мешало бы чье-либо присутствие, а по вечерам он встречался с приятелями в кафе Дома журналистов. Вадим особенно не следил за своей внешностью, выглядел «неухоженным», и это вызывало сочувствие женщин. Он нравился им за серьезность и увлеченность работой, за свободные, уверенные манеры, но их отпугивал его эгоизм, перепады настроений, задевало, что он не уделял им внимания, а то и вовсе относился подчеркнуто иронично.

На следующий день Вадим пришел на спектакль. Тамара действительно танцевала королеву. Он узнал ее не сразу; среди залитых светом декораций, танцующих пар, кордебалета и миманса различил стройную даму, одаряющую всех улыбкой и всепрощающими жестами, но долго не мог признать в ней вчерашнюю знакомую — так сильно ее изменили королевская одежда, парик и грим.

После спектакля он ждал ее у служебного входа. Когда она вышла, они сели в машину и закурили. Возбужденная, еще не отошедшая от спектакля, Тамара курила и улыбаясь смотрела на Вадима, смотрела молча, как бы собираясь с силами, потом, запинаясь, проговорила:

— Из-за вас я так разволновалась… меня чуть не сняли со спектакля… Вам понравилось?

Вадим рассказал о своих впечатлениях.

— Почти все точно увидели, — кивнула Тамара. — Только в Трембольской нет никакой легкости, она танцует без души, вылезает на одной технике, — сказала резко, но без желчи и тени зависти, просто как человек, предъявляющий к искусству определенные требования.

— Давайте поедем куда-нибудь? — Тамара порывисто взяла Вадима за локоть. — Мне нужно выпить рюмку коньяка, снять напряжение. Если хотите, поедем ко мне?

Она жила в доме у сада «Эрмитаж»; выйдя из машины, открыла сумку и улыбнулась.

— Отпирать дом должен мужчина, — сказала и протянула Вадиму ключи, как бы демонстрируя полное доверие.

У нее была трехкомнатная квартира: общая комната с мебелью темно-красного дерева, спальня с трюмо и проигрывателем-«комбайном» со множеством пластинок, и комната сына, в которой кроме стола и тахты стояли велосипед и магнитофон. В квартире не было ни одного лишнего предмета, ничего сверх нормы, и каждая вещь имела свое место. За этим разумным порядком виднелся четкий и строгий быт. Вадим сразу отметил, что в комнатах мебель, обои и шторы тщательно подобраны по цвету — разные по насыщенности тонов, но с общей гаммой, что делало в комнатах воздух расцвеченным и мягким.

Сын Тамары Илья, худой светлоглазый подросток, встретил Вадима приветливо: тут же поинтересовался, знает ли их гость записи, которые он в этот момент прослушивал, вызвался поставить «забойную» кассету, а узнав, что у Вадима есть «Москвич», попросил научить его водить машину.

— Дома мне приходится быть и женщиной и мужчиной, — сказала Тамара Вадиму, когда они остались вдвоем. — Готовлю ужин, проверяю у сына уроки, слушаю его магнитофон, занимаюсь с ним каратэ.

Они сидели в большой комнате, пили чай с коньяком, смотрели друг на друга с нескрываемым, все возрастающим интересом, и Тамара без умолку говорила:

— …Утром готовлю завтрак, сын уходит в школу, бегу в магазин, а к одиннадцати в класс, к станку, к двум — на репетицию, а вечером спектакль. Оттанцую, приду домой, убираю в квартире, стираю… Ничего, справляюсь. Зато некогда скучать, хандрить. Все дело в неподвижности, ведь верно? Стоит только засидеться, залежаться — и уже настроение не то, и самочувствие, вы заметили?..