Леонид Сергеев - Вид с холма

Люди тянулись к нам с Лешкой. И, скажу вам, не только из-за ягод. Я немного играю на гитаре, а Лешка — на аккордеоне, и, как вы догадались, у нас было весело. Не шумно — весело.

Когда спускались сумерки, мы с Лешкой имели обыкновение посидеть на склоне, погрузившись в вечернюю прохладу. В безветрие туда, на склон, еле доносился городской гул, зато отчетливо слышались трели птиц и журчанье родника… Мы вдыхали свежий воздух и ощущали себя причастными к природе. Покой и радость вселялись в нас. Мы забывали всякие душевные встряски и чувствовали себя счастливцами. «Любимая работа, крепкая семья и этот клочок земли — вот и все, что человеку надо для счастья», — думалось…

И снова мы вспоминали прошлое. Вначале послевоенные годы, разруху, потери, тяжелый быт, борьбу за выживание. Потом — как постепенно все налаживалось — затягивались раны, стихали боли, как появлялись радости — небольшие, но тем-то и ценные, они были, как цветы посреди пустыря, извините за красивые слова.

Мы вспоминали, как в послевоенные годы ходили в парки на открытые танцплощадки — ходили слушать духовые оркестры, как по радио выступал квартет аккордеониста Тихонова (один его «Ручеек» чего стоит!), как смотрели музыкальные фильмы и потом распевали песни из них… И вспоминали, как позднее покупали радиолу «Москвич», а более дорогие радиолы, вроде «Риги», были предметом нашей постоянной зависти…

Под конец мы с Лешкой брали инструменты и с большим чувством затягивали одну из песен времен нашей молодости, что-нибудь из репертуара Утесова, или Шульженко, или Виноградова. Мы пели увлеченно, негромко, но, скажу без бахвальства, — талантливо, поскольку оба обладали слухом и, главное, вкладывали в песню свою душу. А это немаловажно, сами знаете. Если певец поет без души, он попросту сотрясает воздух, от его исполнения ни жарко ни холодно, а если с душой, мурашки бегут по спине, верно? Так вот, мы с Лешкой вкладывали в песню всю душу, без остатка. Не все у нас получалось, как хотелось бы, но мы очень старались, поверьте.

А песни тех лет были по-настоящему прекрасные, не то что нынешние модные оглушающие завывания. Это вам может засвидетельствовать любой из нашего поколения. От тех, щемящих сердце, песен прямо слезы наворачивались на глаза. И мы оба, Лешка и я, испытывали сильную тоску по прошлому.

Кстати, молодежь любила наши старые песни. И это была не просто мода на ретро, как сейчас выражаются, а тяга к лиризму, к открытому общению, к тому, что теперешняя жизнь почти выбила своим бешеным ритмом.

Вот так участок внес изменение в привычный ход моей жизни.

Иногда мы с Лешкой оставались ночевать в нашей каморке и тогда рано утром купались в речушке. Красота была невероятная! Всходило солнце, трава сверкала росой, в сыром полумраке стояла душистая прелость. Окунувшись, мы подогревали на примусе чай, делали салат из овощей, снятых прямо с грядки, и после завтрака отправлялись на завод. Доходили до окружной дороги, пересекали окраину и дальше топали пару трамвайных остановок, и на всем пути говорили о будущем. Да, да, я не оговорился. По утрам мы твердо знали, что у нас еще есть время впереди, и тратить его попусту не собирались. Нам еще надо было кое-что сделать, чтобы оставить после себя не просто светлую память и добрые слова, но и что-то полезное, нужное людям, понимаете? Свое основное дело. Извините за высокие слова, но именно так мы и думали, поскольку были не только какими-нибудь вздыхателями по прошлому, но и трудягами. Вам это подтвердит любой на заводе. Ну и конечно, мы оставались мечтателями. Словно мальчишки, представляли, что сделаем в ближайшие годы, намечали даже путешествовать, ведь наше поколение было многим обделено, и хотелось кое-что наверстать — думаю, это понятно.

Что я еще хочу сказать, так это о наших соседях по участку. С одной стороны к нам примыкал огород пенсионера Николаича, угрюмого старикана, для которого деньги были единственной целью в жизни, который вечно ходил понурый, насупившись и занудно втолковывал жене (тоже пенсионерке) о том, что выгодно продавать на рынке, а что невыгодно.

— Выгоднее есть самим, — усмехалась его жена (она относилась к мужу, как к больному — сдувала с него пылинки, но, случалось, и подтрунивала над ним).

Со мной и Лешкой Николаич почти не общался. Из него прямо нужно было выдавливать слова. Если он что и говорил, то так осторожно, словно продавал мысли. Казалось, он нарочно окутывает свою жизнь непроглядным туманом — знаете, есть такие. Только когда у нас с Лешкой поспел богатый урожай, стал подъезжать к нам. Подойдет как бы стрельнуть покурить, а сам все допытывается о каких-то наших секретах. Ясное дело, мы ничего вразумительного не могли сообщить, но Николаич думал, что мы темним. Будь он поумней, он понял бы, что это простое везенье. Но он сам постоянно хитрил и думал, что все такие. В нем была какая-то дешевая хитрость. Он, например, жил безбедно, но все, даже лопату, одалживал у соседей, и вместо будки поставил на участке шалаш, чтобы выглядеть бедняком. На самом деле просто жадничал, и эти его хитрости были видны, они лежали на поверхности, то есть он был мелким хитрецом. Согласитесь, уловки настоящего хитреца не так-то легко распознать.