Натали Саррот: Вы слышите их?

Что? Что он предпочитает? Пусть скажет. Да и говорить не надо. Всякому известно.(Он предпочитает уверенность. Надежность. Не прилагать усилий, не искать, не сомневаться, не выбирать, не рисковать. Он предпочитает, чтоб ему все дали, любезно предложили. Более всего ему по вкусу есть с ладони… из кормушки, которую другие щедро наполнили отборной, гарантированной пищей… Спокойно наедаться до отвала или деликатно поклевывать то оттуда, то отсюда, по своему вкусу, по своему минутному капризу.

Вот что оп предпочитает, это ясно. Мало того. Одураченного простака, сидящего напротив, надо предупредить. Знаете ли вы, с кем имеете дело? Понимаете ли, что перед вами обманщик? Да, этот лентяй, этот трус, этот паразит выдает себя за «знатока». Притязает на это. А с чего бы? Где доказательства? Да никаких. Этим-то он и берет. Он не нуждается в доказательствах. Он чувствует лучше всякого другого, и этого довольно. Ему, вообразите, повезло — у него внутри есть некий прибор, который тотчас начинает вибрировать, лакмусовая бумажка, которая непременно должна изменить свой цвет… Он, видите ли, не может ошибаться, так уж он создан… К чему доказательства?

Просто смешно, оп отказывается их предъявлять. Никаких доказательств — так надежнее. Вы видите, что даже это, эту скульптуру, он же вам сказал, нашел не он, нет, не он, он открещивается… Оп — не коллекционер… Наоборот.

Их смех, такой светлый, прозрачный… живая вода, родник, ручеек на цветущем лугу… их смех, который оп сейчас грязнит, замутняет, выливая на них… откуда только он взял все это? Очевидно, почерпнул в себе самом. A кому же еще? Только в себе. Он один. Он один несет все это в себе… Оп только и хочет, чтобы его от этого освободили. Пусть они его от этого избавят — те, что внимают с доброй улыбкой па просветленном лице, те, что мирно постукивают своей старой трубкой, прислушиваются, покачивают головой, ностальгически, растроганно вздыхая… Вы слышите их? Они не скучают, а? Такой уж возраст. Им весело.

Веселые. Юные. Беспечные. Достаточно пустяка, чтобы их рассмешить. Только вот это короткое тремоло… словно бы несколько нарочитое… искусственное… жесткие, ледяные звуки барабанят как градины… И откуда это у нее с недавних пор, этот смех бездарной актрисы? Все к пей липнет, все она подхватывает — жесты, ужимки, слова, интонации, акценты… непрестанно кого-то играет… встряхивая локонами, делая большие глаза, корча женщину-ребенка, юную невесту, обвенчанную против воли с гнусным старикашкой… который внезапно вторгается к ней, разъяренный, потрясая узловатым кулаком, мотая кисточкой своего ночного колпака… желчный старик, которого все выводит из себя, который не терпит игр, даже невинного смеха… ревнует — кто бы мог подумать? — к ее младшим братьям, сестрам… но она знает, как за него взяться, оп не смеет с ней спорить, если она вот так, прямо, глядит ему в глаза… Видите, он тотчас отводит взор, склоняется, идет к себе, пристыженный, удрученный, молча усаживается… Он приемлет урок, наказание, ему хорошо известно — заслуженное… Он покорно соглашается… Да, вы правы. Такой уж возраст. Да, это верно, мы были такими же. Им весело…

Поистине потрясающе, восхитительно, что достаточно это запустить, чтобы дальше все неотвратимо разворачивалось само собой с точностью тщательно отрегулированного часового механизма. Без малейшего сбоя. Достаточно первого толчка, пусть даже самого слабого… но тут не может быть ничего слишком слабого… чтобы пошли крутиться мельчайшие колесики, безукоризненно сцепленные одно с другим… Взгляд, внезапно брошенный простодушным добряком, сидящим против него… этот взгляд, вдруг внимательный, который упирается, впивается в доску камина, в самую ее середину, как раз туда… движение, которое делает друг, выпрямляясь, подаваясь вперед, готовый встать… В чем дело? С чего это он? Почему вдруг? Ведь это тут уже давно, и он никогда… Какая нелегкая его взяла? Какой бес попутал?.. Ну вот, он подымается… не вздумает же он… Нет, именно… бессознательно, точно лунатик по карнизу крыши, он делает несколько шагов вперед…

Сам он тотчас отводит глаза, оборачивается к ним, неподвижно, молча наблюдающим за тем, что происходит. Он, в свою очередь, встает, идет к ним, вытянув шею, моля взглядом… он произносит слова, которые, он надеется, покажут им, что он ищет подле них убежище, просит принять его, слова пароля, которые позволят ему перейти в их лагерь: — Ну, хорошо погуляли? Как рыбалка?.. Ниже, еще ниже, он наклоняется, опускает голову, поглаживает, почесывает спину их собаки, протягивает ей руку, чтобы она лизнула, куснула ладонь… Ах ты, жулик… Ах ты, плутишка… Но они неколебимы… бикфордов шнур уже подожжен, потихоньку тлеет… Ему удается, несмотря на владеющий им страх, кинуть искоса взгляд… И он видит безумца, который, стоя у камина, протягивает руки, подымает каменную зверюгу… несет ее к низкому столику… подает им властный знак, которому они готовно подчиняются, бросаясь, раздвигая перед нею бутылки и бокалы… благоговейно ставит ее и чуть отходит. Замирает. Любуется. Как ни в чем не бывало. Тут. У них на глазах… Этого ему не выдержать, он закрывает лицо, падает, сжимая руками их колени…