Сергей Тепляков - Двуллер-3. Ацетоновые детки

Нынешняя журналистика – когда только факты, без комментариев, без пояснения, что к чему – не нравилась Бесчетнову, но он понимал, почему она нравится другим: вроде ты и в профессии, а душу не рвешь. Впрочем, в последнее время и Бесчетнов думал: что толку, что вот он душу рвет? Однако то, что Федотов, Дрынов и Крошкин не интересуют следствие, разозлило Бесчетнова. Он вроде и привык давно, что следствие не особо усердствует, преступника берут, разве только тот совсем поленился прятаться, и при первой возможности отпускают за недоказанностью. Но тут его в очередной раз проняло.

«Поеду-ка я к Аркадьичу, попорчу ему кровь!» – злорадно подумал Бесчетнов.

Аркадьич встретил его обычной своей суетой: начал ставить чай, спрашивал – «зеленый или черный?», выставлял на стол сахар, а потом «вспоминал», что Бесчетнов в последнее время с сахаром не пьет, сетовал, что вот, мол, скоро будет вместо прокуратуры следственный комитет, а его, Гранкина, туда по возрасту точно не возьмут, так что скоро на пенсию… в общем, заговаривал зубы. «Чует кошка, чье мясо съела…» – усмехнулся про себя Бесчетнов, внимательно глядя на прячущего глаза Гранкина.

– Новости по делу Петрушкина есть? – спросил он. Гранкин осекся и тоскливо на Бесчетнова посмотрел.

– Слышал я, говорят, будто Кулик на себя чужой грех взял… – продолжил Бесчетнов. Он и правда слышал такое. У людей, видать, не укладывалось в голове, что шестнадцатилетний парень может убить четверых, да из них двоих детей. – Говорят, будто какая-то банда налетела на Петрушкиных по случайности. Или, может, Петрушкины увидели лишнее – вот их и порешили всех.

– Ну… – неохотно начал Гранкин. – Это кто-то кино насмотрелся. Возили мы Кулика на следственный эксперимент. Показывал он нам, как все это было. Все чисто – он это. Никого там кроме него не было. А то, что в голове не укладывается… Уложится.

– И как он? – внимательно уставился на него Бесчетнов.

– Спокойный… – пожал плечами Гранкин. – Да вот, посмотри…

Он взял пульт и со своего места включил маленький телевизор за спиной у Бесчетнова. Бесчетнов понял, что это видео следственного эксперимента. Кулик стоял на той самой поляне и рассказывал, как готовился к убийству. Вот дерево, за которым он прятался. Вот здесь был «мужик» (так Кулик называл Петрушкина), здесь «женщина». Бесчетнов видел, что лицо его было спокойно. Лишь когда Кулик рассказал, как убил «мужчину и женщину», голос его задрожал, а когда начал рассказывать про то, как убивал детей, зарыдал. Кулик зажмуривал глаза, тер их ладонями так, будто хотел выдавить. Но этот «приступ» был коротким – когда Кулик рассказывал о том, как сбрасывал трупы в речку, он уже не плакал, он уже был спокоен. Иногда в кадр попадали лица женщин-понятых: они смотрели на Кулика круглыми глазами, как на чудовище.

Видео кончилось. Бесчетнов тихонько перевел дух – все же хоть и имелась у него привычка к таким картинкам, а было тяжело.

– Не могли вы его там пристрелить при попытке к бегству? – спросил он.

Гранкин печально на него посмотрел.

– Не могли, Юра, не могли… – ответил он.

– Что говорит, зачем он это сделал? – спросил Бесчетнов. – Или опять: «хотел пожить как человек»?

– Ну да. Все про это и говорит. Прямо Раскольников… – усмехнулся Гранкин.

– Э, нет! – решительно ответил Бесчетнов. – Раскольников – тот хоть терзался.

– Ну так и этот, видишь, плачет.

– Это так, рефлексы…

– Ну в общем ты прав… – подумав, кивнул Гранкин. – Он уже освоился. Наглеет. Ему даже нравится это все. Вот у него адвокат! Для него как началось кино с убийства Петрушкиных, так и продолжается. Каждый день новая серия…

– Вот ты мне скажи, Аркадьич, у тебя самого-то в голове помещается, что это существо будет жить? – пытливо уставился на него Бесчетнов.

Гранкин начал смотреть в окно своими грустными глазами. Бесчетнов заметил вдруг, что они у Гранкина слезятся – то ли плачет следователь, то ли глаза болят.

– Обо всем думать, Юра, голова лопнет… – ответил, наконец, Гранкин.

– А, ты поэтому решил не заморачиваться, и Федотова, из чьего ружья Кулик стрелял, Дрынова и Крошкина, с которыми он петрушкинские вещи пропивал, вообще в оборот не берешь? – вкрадчиво проговорил Бесчетнов, переводя наконец, разговор на то, за чем приехал.

Гранкин печально посмотрел на него.

– Чего ты от меня хочешь? – спросил он. – Чтобы я полдеревни пересажал?

– Да если надо, так и полдеревни. Они же, суки, все всё знали и молчали.