Андрей Волос - Предатель

Несколько бригад плотников трудились над изготовлением саней. Сани делались как для себя — ладные, вместительные, с подбитыми железом полозьями, со странно поднятыми задками, неуловимо напоминавшими конструкцию пулеметной тачанки…

— В общем, понимаешь, — сказал Марк, странно усмехаясь и пытливо на него глядя. — Будем прорываться.

— Да-а-а… — протянул Шегаев.

Честно сказать, он ожидал чего-то подобного. Не верилось, что и впрямь Рекунин хочет обозы с крепежом гнать. Но чтоб такое!..

— Пойми, слухами дело не обойдется, — сказал Марк. — Все равно нас разменяют. Не могут они себе позволить иметь в тылу такую массу врага.

Шегаев молчал. Если бы не сон об огненной яме, если б не сама яма, вынырнувшая недавно из этого сна, он бы, конечно, возразил. Что значит — враг? Ну да, в рамках дикой кровавой каши, организованной большевиками, все они — враги. У каждого приговор, статья… срок… Каждого спроси — любит он советскую власть? — тут же получишь ясный ответ… если, конечно, обстановка будет подходящая и смелости у человека хватит.

Назначили во враги — значит, враги.

Но ведь это только прежде так было, до войны. А теперь? Когда война катится по стране, когда советские войска отступают и крошатся, будто не было ни пятилеток лишений, ни парадов, ни докладов, ни мундиров, ни лозунгов, ни всамделишных, ни на бумаге, самолетов, танков, пушек? Теперь как? Немец под Москвой… слыханное ли дело!.. Теперь все иначе. Разве теперь они — враги?! Разве каждый русский не мечтает хоть чем-то помочь, оттолкнуть, отшвырнуть эту черную, злую и безжалостную силу с земли России?! Нет, теперь — дело другое!..

Но ничего похожего он сказать не мог: яму-то сам видел. Своими глазами. Оставалось спичку бросить…

— Видно же, что к тому дело идет. Это у меня здесь, — Марк махнул рукой, очертив пространство лагпункта, — тихая заводь. За счет халтуры, как ты правильно ее назвал. Питание людям улучшил, вот уже и остервенелости той нет… А в других местах?

Шегаев нехотя кивнул. В других местах дело аховое, не поспоришь. Кормежка и прежде была никакая, а стала — из рук вон. «Крупина за крупиной гоняется с дубиной». Болезни жгут людей, дистрофия. Начальство трубит новый лозунг: «Выполним по три нормы на двух заключенных!» Какой заключенный тихо доходит, а какой имеет еще силы смерти не хотеть, норовит сорваться в побег — при всей обреченности его попытки. Охрана в итоге тоже звереет… то и дело долетают самые мрачные известия: там-то и там-то стрелок без всякого повода применил оружие… нескольких политических затравили собаками… уж про избиения и речи нет — плевое дело.

— У меня сведения верные, — говорил Марк. — В самом ближайшем времени начнется. По примеру тридцать восьмого — без суда и следствия. И не только пятьдесят восьмую. Пятьдесят девятую тоже покрошат. Включая задержанных вольнонаемных.

Шегаев поставил на стол пустую кружку. Он уже задавал себе вопрос: что самому Марку может грозить, почему он в такое дело ввязывается? Ну вот и ответ: включая вольнонаемных.

— А кстати, — заметил он. — Пятьдесят восьмой у тебя здесь, смотрю, маловато. Везде каэрщики в большинстве, а у тебя с бытовиками примерно поровну.

Марк криво усмехнулся.

— Я каэрщиков, сколько мог, на Воркуту сплавил. Не в обиду тебе будет сказано: по пятьдесят восьмой особый народ идет — упертости много, а рьяности нет. Когда у стенки поставят, поздно трепыхаться, надо сейчас. Так нет же: сомнения высказывают. Не расшевелишь. Я что могу сделать, если людям жизнь не дорога? — Он безнадежно махнул рукой. — Бытовики полегче на подъем. Им только свистни.

Шегаев скептически покивал.

— А если и я сомнения выскажу?

— Выскажи.

— Гиблое дело. Не прорвемся.

Василий ворохнулся в своем углу, неприязненно крякнул.

— Вот чудак ты, Шегаев! — Марк смотрел на него с прищуром. — Да какое же гиблое?! Да ты пойми: нас же армия! Мир такой не видел!

И стал терпеливо разъяснять, какая именно армия; расчеты были тем убедительней, что ни на шаг не отходил он от простых и ясных позиций крепкого хозяйственника.

— Давай прикинем. Все лесозаготовки ведутся лагерями; страна заготовляет 270 миллионов кубов; считай, по 500 кубов на человека; вот полмиллиона. Уголь на Печоре, в Караганде, в Кузнецке, Восточной Сибири — это тоже лагеря; 100 миллионов тонн, по тонне на человеко-день, еще 400 тысяч. Все дорожное строительство, гидростроительство, промстроительство, кроме легкой промышленности, строительство городов — Магадана, Норильска, Комсомольска, всех не перечесть — тоже лагеря. В год осваивается три с половиной миллиарда рублей, из них строительно-монтажных 80 процентов, на каждый миллион по 50 человек, это еще полтора миллиона. Вся цветная металлургия — Джезказганская медь, все золото — худо-бедно 300 тысяч занято. Итого только на главнейших основных работах — два миллиона семьсот тысяч. Чтоб вести основные работы, нужно вспомогательное хозяйство, у нас оно занимает столько же, сколько и основные работы, значит уже не два миллиона семьсот, а пять с половиной. А чтобы пять с половиной работало, надо не меньше этого в обслуге: в больницах, в изоляторах и тюрьмах, в этапах, в инвалидных лагерях, в оздоровительных командах, в разных подсобных лагерях, где для богатых барынь занимаются вышивками. Прибавь сельскохозяйственные, рыболовецкие, оленеводческие и прочие лагеря. Вот и получается одиннадцать миллионов. На них еще полтора миллиона вооруженной охраны, но они не в счет. Если и есть ошибка, то только в сторону преуменьшения…