Андрей Волос - Предатель

— Не надо! — невнятно слышалось из-за стенки. Или, может, откуда-то дальше. — Не надо!

Один голос был плачущий, жалкий, другой — грубый, бранчливый.

Стихло, вроде… вот опять!

Шегаев никак не мог понять, что происходит, да так и заснул, не разобравшись.

И — снова проснулся!

Стояла мертвая тишина самого глухого часа ночи. И, значит, проснулся он не от шума, не от голоса… а от того, что вспомнил эту фамилию — Карпий!..

Сон как рукой сняло.

Шегаев лежал, глядя в темноту, и вспоминал.

Карпий! Ну конечно!

В ту пору его мытарили по третьему разу: выдернули с подкомандировки, ткнули подыхать в лагерную тюрьму. Месяца через три вызвали на первый допрос.

Он ожидал, что опять станут требовать признаний, связанных с Игумновым, с Восточным отрядом ордена тамплиеров, с анархо-мистицизмом. Выяснилось, однако, что дело совсем в другом: на него показал Янис Бауде.

Шегаев не знал, по какому делу проходит Янис, однако показаниям его не удивлялся. Было начало тридцать девятого года, слухи по лагерям ходили самые дикие, да и на собственной шкуре каждый чувствовал, как страшно лютует время. Уж кому как не Янису было знать постановку дела в родном ведомстве! Должно быть, он решил, что, скорее всего, Шегаев давно уже числится по спискам архангела Михаила; а если так, ему не будет хуже, коли Янис повесит на него все то, чего добивается следствие: повесит на покойника, чтобы вывести из-под удара кого-то из еще живых.

В общем и целом он верно рассчитал. Игорь Шегаев и в самом деле должен был погибнуть. В последний раз смерть ждала его здесь, в лагерной тюрьме. Главное отличие лагерной тюрьмы от нормальной, если не считать того, что она была расположена не в каменных казематах, а в обычных деревянных бараках, заключалось в режиме питания. Логика начальства была понятна: как нормальный человек, попавший в тюрьму с воли, терпит ущерб в своих привычках и рационе, так и лагерник, оказавшийся в тюрьме лагерной, должен, по идее, претерпеть то же самое. Значит, если человек на воле ест что и как хочет, а в обычной тюрьме ему полагается шестьсот граммов хлеба и миска баланды два раза в день, то лагерник, на лагерной своей воле получавший шестьсот граммов хлеба и миску баланды два раза в день, должен быть низведен до четырехсот граммов хлеба и одной миски баланды. Указанный рацион достаточен, чтобы довольно долго поддерживать тление жизни, доказывая тем самым правоту врачей НКВД. Но месяца через четыре у человека появляется безбелковый отек, в совокупности с неукротимым поносом быстро приводящий его к гибели.

Однако Шегаеву снова повезло — на втором месяце его пребывания норму изменили, добавив к ней еще двести граммов хлеба и миску баланды, сваренной на рыбе…

Короче говоря, закавыка была только в том, что Игорь Шегаев оказался жив.

— Подтверждаете показания?

Шегаев молчал, подбирая слова.

— Я хорошо знаю Яниса Бауде, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал тверже. — Даже очень хорошо!.. Мы крепко дружили на протяжении многих лет. Бывало, не виделись по полгода, а бывало — каждый день… Его показания — сплошная выдумка.

— А если подумать?

— Думай не думай, сто рублей не деньги…

— Шутки шутишь!

— Да какие шутки… Что мне думать? То же самое скажу.

— Ну хорошо, — решил следователь. — Все-таки пару дней подумайте, а потом снова встретимся.

И крикнул вохровцу:

— Увести!

Увели…

— Признаваться будем? — скучно спросил следователь двумя днями позже.

— Рад бы, — ответил Шегаев. — Не в чем.

— Ну тогда еще подумай! — как будто даже обрадовался следователь. — Стой здесь и думай!

Больше никто не обращал на него внимания, и он стоял и думал, но не о том, чтобы признаваться, а сколько времени ему придется стоять и на сколько его хватит.

Кончился рабочий день. Сотрудники сложили бумаги, заперли столы и ушли по домам, громко переговариваясь и смеясь.

Ближе к ночи стоящих собрали в одну комнату — под надзор оставшегося на работе чекиста. Иногда слышались крики — должно быть, где-то в соседних кабинетах шли ночные допросы.

Они стояли.

Все проходит — прошла и ночь.

Утром захлопали входные двери — снова повалили на работу следователи, опера.

Стоящих развели по прежним местам.

— Не надумал?

— Нет.

— Ну, коли нравится, думай дальше…

Шегаев думал. Он думал о том, как человеческая воля может исковеркать смысл самых простых и необходимых вещей. «Думать!» — ведь как это важно! Если бы человек не думал, он не научился бы пользоваться огнем!.. не изобрел бы колеса!.. он остался бы животным!..