Юрий Азаров - Подозреваемый

— Зачем ему это, Шурик?

— Как зачем? Меня сплавить отсюда! Он давно на меня зуб точит.

— Зачем тогда он в контакт вступает с вами?

— А это одно другому не мешает. Вы знаете, что он на меня писал Данилову, будто я трубы утаскивал из ремстроя, и что шабашил, и что мать, мол, выпивает. Я ему поперек горла стою. Он мне ничего не может сделать, зато я ему такое могу подстроить, что он враз многого может лишиться. У меня что, мелкота. Ну, шабашки, ну, подвез-привез кому-то, обо всем этом Данилыч знает — и ни гу-гу, а вот он, — и тут Шурик едва не выругался матом, но сдержался, подавил гнев, — он такой бизнес делает, что ахнуть можно.

— Что же он делает?

— Дубленки. Ворует овечьи и телячьи шкуры, и я знаю, где находится мастерская. Пять скорняков у него в рабстве. Вы думаете, сколько дом его стоит?

— Тысяч двадцать долларов.

— Все сорок не хотите! А он еще закладывает фундамент под дом для сыновей. А на какие шиши? На пенсию одних собак не прокормишь. А он на мясе своих волкодавов держит. Миллионер. Он меня чуть не задушил, когда я с прикладом стал уходить. Машина там до сих пор моя стоит.

— Самосвал бросили?

— А я убег. Что оставалось делать. Мне теперь свидетель нужен.

— Я все равно не видел, где вы взяли этот приклад.

— Не важно. Мне надо, чтобы вы присутствовали, когда я буду от него самосвал выводить. Пусть все знают, что он на левом материале дома свои строит. Пусть меня привлекут, но и он от суда не уйдет. — Шурик заскрипел зубами и стукнул кулаком по столу. — Согласен?

— На что согласен? — не понял я.

— Быть свидетелем, — сказал Шурик. — Должен же я на работу ехать. А без вас он меня и к машине не подпустит.

Когда мы подошли к двору Соколова, хозяин крикнул:

— Можешь забирать свою колымагу вместе со своим асфальтом.

Шурик, не сказав ни слова, уехал.

— Ну и ракалия, — прохрипел Соколов, обращаясь ко мне. — Сто раз зарекался не связываться, а вот опять черт попутал. Делов на копейку, а разговору на сто рублей. Слыхали? В машине приклад от вашего ружья нашелся? Надо сказать Данилычу. Улика как-никак.

Соколов засеменил в сторону своего дома, захлопнул калитку, и я только сейчас обратил внимание на то, что его калитка обита железом и запирается на ключ, и двери входные тоже обиты железом, и на амбарах каменных поставлены железные решетки. А какие собаки у Соколова! Сильные, мощные. И сам Соколов кряжист, крепок, проворен. Только вот что у него на уме — трудно понять. Мне по крайней мере.

Однажды Соколов зазвал меня к себе и давай нашептывать на ухо:

— Вы от Шурика подальше, он у Касторского служит.

— А кто такой Касторский?

— Мафиози, развратник, бандит. Недаром его Кащеем прозвали.

— И что же делает у него Шурик?

Соколов расхохотался:

— Собачьим артистом служит.

Я потом разговорился с Шуриком с целью узнать, что же такое представляет собой его должность — собачий артист; но он опередил меня:

— Хотите хорошо зарабатывать? Сто баксов в день и на полном пайке с выпивкой. — Он вошел в дом и вышел оттуда с двумя банками голландского пива "Амстердам? 10". Редкое и довольно крепкое пиво.

— Где взял?

— Хозяин дал.

— Касторский?

— Кто же еще.

— И что ты у него делаешь?

— Изображаю питбуля.

— Кого?

— Это пес такой. Порода. Вас бы он взял и в гладиаторы. Там все пятьсот могут заплатить за победный бой — и триста за поражение.

— Какой бой?

— Обыкновенный, гладиаторский. Вас одевают в собачью шкуру, и вы вступаете в бой с какой-нибудь овчаркой или московской сторожевой. У него там всякое зверье — и лабрадоры, и колли, и сенбернары, и датские доги. Но самый страшный, это, конечно, мастифф — у него член больше двадцати сантиметров. Все они приучены с девками швориться. Спартаковцы.

— А ты Долинина знаешь? — спросил я.

— Кто ж его не знает. Он в корешках с Касторским. Они собачками обмениваются.

Как же все в этом мире повязаны, думал я. И как всё исторически сплетено и спутано в один чудовищный узел. Работая над своими "12 блаженствами" (в основу взята Нагорная проповедь Христа), я неожиданно для себя вышел на тему противоборства, если можно так выразиться, апостола Павла и императора Нерона. Нерон тоже любил гладиаторские состязания, когда на живых людей в овечьих шкурах выпускали голодных львов и шакалов. Он устраивал оргии с девицами и собаками, с живыми кострами, когда девиц обливали растительным маслом и использовали вместо светильников в нероновских садах. Я разрабатывал сюжеты с казнью апостола Павла, с тайнами подземелий царя Ирода, где был казнен Иоанн Креститель и где томился апостол Павел, изредка навещаемый правнучкой Ирода Великого, Друзиллой, женой прокуратора Иудеи Феликса. И вдруг вот тебе живые слепки с древних аномалий — сегодняшние нероны, феликсы, друзиллы — и жизнь моя отныне в их руках. Не соврал же Долинин, когда поведал о своем разговоре с Касторским относительно моей судьбы. А может, и соврал, гнусный злодей, предложив мне во спасение написать для Кащея двадцать живописных сюжетов для его сауны. Легко проверить, впрочем. И во мне взыграл охотничий азарт: была ни была! Нет в мире ничего случайного. Через все казни суждено, должно быть, пройти! Бог даст, живым, возможно, останусь. И я сказал Шурику: