Конечно, если бы Аля ходила по врачам и у нее был бы где-то записан диагноз, шофера, может, и не посадили бы. Потому что кто же на самом деле теперь мог установить, упала ли она из-за приступа, или действительно ее сбили?
Шурик узнал о смерти Али только осенью, потому что Женя Розенцвейг и сам этого своевременно не узнал: был во время этого несчастного случая в Новомосковске, на практике. Осенью, когда Шурик узнал о смерти Али, он очень огорчился. И Вера Александровна тоже.
— Бедная девочка! — сказала она.
(Конец первой книги.)
Анатолий Кобенков
Растерянная радость
Кобенков Анатолий Иванович родился в 1948 году в Хабаровске. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Поэт, организатор ежегодного Международного фестиваля поэзии на Байкале. Постоянный автор «Нового мира». Живет в Иркутске.
* * *
…и поди догадайся, пойми попробуй,
отчего то шарфик на мне скрестит,
то свои ладони; и впрямь, с чего бы
порешила мучить меня до гроба —
и стишки, и душу мою скрести;
то щадит, то милует… — не за то ли,
что — Ея Величества поставщик муры —
я водился с небом, якшался с полем —
подалась в укротительницы запоев,
нанялась в усмирительницы хандры;
разберись попробуй, где сушь, где море,
что картавит ворон, что — соловей
и кому — на радость или на горе —
я пишу об этом, будучи в ссоре…
мне казалось — с миром, а вышло — с ней…
* * *
Только подумаю, что со мной сталось, —
разом полынь на губах:
все, чем я мыслил себя, пораспалось
в урночках или в гробах.
Комья на крышках, звезды на крышах —
вот вам и весь матерьял
жизни, что трогал, правды, что слышал,
радости, что растерял…
Попытка утешения
В розовой тьме немоты Моисея,
у Аароновых уст
старый мичуринец юной Расеи
ладит ракитовый куст;
в алое горло Давидовой дудки,
полной Ионовых слез,
черные ангелы лагерной будки
тычут сережки берез…
Родина, родичи, посох и плаха —
по истечении бед
явится вам из Адамова праха
Авелев голос и свет.
* * *
Одни уводили меня в моря,
другие вели в молву,
а ты — река, по которой я
полжизни своей плыву,
и берег невидим, но коль ему
приспичит мелькнуть на миг,
я наше теченье с себя сниму,
как осенью — дождевик,
собью ракушки с колен, с груди —
лодки и якорьки.
Так ты с колечек сняла бигуди,
колечко сняла с руки…
* * *
Оглядишься: тоска да забота…
Отмахнешься, и вспыхнет, свежа,
разноцветная спелость полета
пережившего юность стрижа;
вспомнишь Блока — столкнешься со сплином,
кликнешь Баха — и чуть не собьет
представлявшийся днесь муравьиным
соловьиный горячечный пот.
Выбьешь двери, отбросишь калитку,
и ударит из карих рябин
зримый реквием — нитка на нитку,
зрячий реквием — пытка на пытку —
переделкинских паутин…
* * *
Здравствуй, моя дорога
в крылышках и лесах:
листья в гостях у Бога,
птицы — в Его часах,
шепот и кукованье
облака и травы,
складное волхвованье
месяца и молвы.
Там, где темно, — сиянье;
там, где светло, — волхвы…
* * *
Могли бы и не жить.
Ты представляешь:
я — выкидыш послевоенной ночи,
ты — недоносок брежневского сплина,
я к облаку лечу,
подтолкнут воплем
«Да здравствует Иосиф Виссарьоныч!»,
ты к облаку спешишь, подтолкнут всхлипом
лица социализма развитого,
и вот сидит на краешке союза
из социалистических республик
Евгений (но уже не Боратынский,
а тот уже, который Евтушенко) —
сидит и шумным перышком сверкает,
и складывает строки «Недоноска»,
тебя расслышав
и меня приметив…
* * *
…ну и что с того, что башка твоя в моих поцелуях,
да и плечи — тоже, и те же руки, и та же попа,
ну и что с того, что спрашиваешь, почему я
о себе подумал при том, что тебя прохлопал,
ну и что с того, что ты семя мое, а плачешь,
и моя надежда, а маешься без надежды
на мою поддержку, и ломку никак не спрячешь,
и она, как ветр, сотрясает твои одежды,
ну и что с того, что ты вышел из дома, горю
подставляя щеки, на слово мое притопнув.
Если встретишь Йорика, вспомни: отец твой — Йорик,
прикоснешься к тополю, думай: отец твой — тополь…
Ну и что с того, что знобит нас, шатает, клонит,
что — летучий прах — мы то солнце, то счастье застим,
и при том, что не ждут нас, а, дверь приоткрывши, гонят,
мы с тобою пороги кровавим: здрасьте!
Вот с тобой мы какие: опять огорчаем маму
да, на радость соседям, таскаем себя, как гири,
от болотца — к морю, да от часовенки — к храму,
да от горя к горю, от горя к горю, от горя к горю.
Читать дальше
