Юрий Ряшенцев
Кленовая паутина
Ряшенцев Юрий Евгеньевич родился в 1931 году. Окончил Московский педагогический институт. Лауреат Государственной премии имени Булата Окуджавы 2002 года.
* * *
Сад раздался и вырос. За садом сопит Сиваш.
Как похож на папирус твой пресный местный лаваш.
Вытри след от томата, печальный наш тамада.
Радость не виновата, что тезка ее — беда.
Их обеих любовью мы кличем в краю маслин,
где звездой голубою щебенку метет павлин.
Как попал он в Тавриду, чьим промыслом сыт он — но
не почуять обиду во вскриках его грешно.
Радость звали любовью. И так же зовут беду…
В тот подвал бы — гурьбою! Да я его не найду.
А подвальчик — что надо: не пластик и не металл —
вольный дух винограда столешницу пропитал,
и янтарное древо и гладко, и тяжело,
все — для духа и чрева, во благо и не во зло.
Радость не виновата. И розовый тамариск
не исчез, как когда-то с кастильской земли мориск.
Он, как дух Авиценны, целебен, печален, сух…
С крыш татарских антенны воруют чужих марух:
мексиканских, бразильских — держа в пылевом плену
желтых ветров восточных западную волну.
Радость не виновата, что тезка ее — беда…
Возвратись хоть когда-то, когда-нибудь, никогда…
* * *
Небо пятницы этой — арбузная алая мякоть.
Чуть подсохшая слякоть
запомнила след.
Час бесед.
Время каркать воронам
и уткам на озере крякать.
Ствол коринфской сосны чуть шуршит золотой шелухой.
Запах хвои сухой
с четверга настоялся.
Стало ясно:
юность где-то отстала,
а старость советчик плохой.
Потому что резоны — как путы тягучей резины
иль как хляби трясины
для вольной судьбы.
Эх, кабы
сосны помнили то же,
что помнят родные осины.
Звезды пятницы этой — как нищенские медяки.
Разве мы бедняки,
чтобы их дожидаться?
Может статься,
этот час до заката —
успех наш всему вопреки.
Над озерною рябью вечерние призраки лодок.
Жеребец-первогодок
рванул наутек.
Наш итог —
это горькое счастье,
что нету потерь без находок.
* * *
Почему бы не выпить стопаря
и немедля не добавить по сто?
Я не помню такого сентября.
И никто его не помнит. Никто.
Это эллинскую суть обнажил
край, где ссорятся хохол и кацап
так, что в тутовом саду старожил
оскудел умом и верой ослаб.
Что же это за эпоха у нас:
даже вёдро, полагают, к войне.
Ибо разве хуже Крым, чем Кавказ?
А Кавказ-то нынче нам — лишь во сне…
Я не сливы, не айву, не хурму
потерял с тобой, имперский распад.
Я, кого хотел обнять, обниму
после скрежета могильных лопат,
после наших обоюдных кончин,
если есть и впрямь тот свет, Высший Суд,
и у Господа не будет причин
разлучать нас так, как сделали тут…
Хамовники накануне миллениума
Поглядишь — никого из наших.
Эта бешеная метла
в переулках графских да княжьих
ох и здорово подмела!
Хорошо, что не всех — в могилу:
ведь метла же, а не коса.
Вольный рэкет увлек Данилу.
К ваххабитам ушел Муса.
Ванька вспомнил, что он обрезан.
Додик вспомнил, что — дворянин.
Разобрались по интересам,
и выходит, что я один.
Ох и тошно от фанаберий,
разодравших дворовый мир.
Но остался от двух империй
этот желтый, как мед, ампир,
этот образ здравого смысла,
сохранивший кривой карниз,
под которым вода повисла,
обуздавшая тягу вниз
и сияющим сталактитом
собирающая в ночи
отблеск звезд над вселенским бытом,
пьяных медленных фар лучи,
вспышки сварки над новым домом,
если домом назвать могу
эту свару стекла с бетоном
на заснеженном берегу.
В этих желтой и белой красках
нахожу я такой покой!..
В переулках, княжьих да графских,
вся судьба моя — под рукой.
Здесь, за окнами, эти лица…
Там, за ночью… Как Ив Кусто —
в эту глубь ее!.. Возвратиться?
Ни за что уже! Ни за что…
* * *
Московский ампир и московская осень
помешаны на желтизне.
А молодость кончится часиков в восемь,
и этого хватит вполне,
чтоб вновь ощутить беспричинное счастье
от медленного сквозняка,
от прожитой жизни, разъятой на части
лучом одного перстенька,
от частых подсказок балконов и окон,
что мы — не чужие небось,
от глупой рекламы, где огненный локон
как с древа познания сполз.
Листва со сноровкой крутого десанта
слетает на особнячок.
К восьми этот город стареет. А сам-то?
Да что уж об этом. Молчок.
Лицо сохранить потрудней, чем личину.
Но — осень. И быть посему.
Лишь радость корыстна: подай ей причину.
А счастью она ни к чему.
И ветер с бензиновой крепкой основой
летает туда и сюда.
И тихо жужжит в паутине кленовой
запутавшаяся звезда.
Читать дальше
