Владимир Митрофанов - Кемер в объятиях ночи

Мариша после этого дела еще какое-то время кололась героином, а потом вроде бы отошла от этого дела, даже вышла замуж, хотя родить ребенка у нее уже не получилось, а последствием наркомании были эндокардит и перенесенный инсульт: немного кривилось лицо и плохо действовала правая рука.

И это была та самая Маришка, которую папа водил за ручку и на танцы, хор и еще куда-то на кружки. Слом произошел лет в тринадцать-четырнадцать. Что-то сработало внутри ребенка и все предыдущее воспитание пошло насмарку.

Конечно же, детьми надо постоянно заниматься. Но насколько нужно такое повышенное и назойливое внимание к ребенку, тоже большой вопрос. Григорьев знавал одного такого упорного папашу, который всю жизнь просто заставлял дочь делать только то, что он скажет. На некотором этапе это отцовское давление сыграло положительную роль: она хорошо окончила школу, хотя и были колебания типа погулять по мальчикам. После школы она захотела стать швеей, но отец заставил поступить ее в холодильный институт и чуть ли не на занятия и зачеты с ней ходил, и в конце концов она закончила институт с красным дипломом. После института он запихнул ее в аспирантуру того же института, но тут она стала уже насмерть, хотя и поступила, но ничего не делала и все-таки ушла из аспирантуры. Отец отправил ее в дом отдыха, где она расслабилась, познакомилась с мальчиком, что в итоге закончилось неожиданной беременностью. И тут пошла такая буря, что ой, но все-таки ребенок родился, они стали жить вместе с тем парнем типа в гражданском браке, опять же по интригам отца, который зятя ненавидел, возможно, и за дело, потому что тот был прирожденный бездельник. Дочь по специальности не работала ни дня, а занялась каким-то торговым бизнесом, в котором довольно быстро преуспела, что позволило ей купить большую квартиру, обставить ее и купить дорогую машину. Отец и в эту квартиру ходил чуть ли не каждый день, зудел, чтобы она гражданского мужа своего ни в коем случае там не прописывала, чтобы он не имел на квартиру никаких прав. И тянулась эта история уже целых четырнадцать лет. Получилось так, что чадолюбивый отец со всей опекой и упорством дочери хорошо подосрал. Как только мог испортить, так и испортил. Так, по крайней мере, выглядело это со стороны. Что он сам думал, то неведомо. Возможно, он считал, что кабы не он, то было бы еще хуже.

Другой пример. У одних опять же общих с Тарасиком знакомых родился поздний ребенок. Из каких-то своих соображений они год его вообще никому не показывали, да и сами особо в тот год никуда не выходили — разве только папаша на работу, типа чтобы не сглазили и ничем не заразить — и все равно ребенок постоянно болел. И еще отец целовал его чуть не взасос. Григорьева как-то это даже покоробило: уж так-то сюсюкаться не нужно. Этот родитель вообще как-то излишне остро переживал беременность жены, даже ходил с ней на специальные курсы для беременных, учился дышать, и естественно, непосредственно участвовал и в сами родах, ему даже доверили перерезать пуповину, и он, с его слов, трясущимися руками ее лично и перерезал. Акушеры, конечно, морщились, но что делать — клиент платит, да и жалко, что ли? Тут же ребенка, чуть ли в смазке, по новым веяниям приложили к материнской груди. Кажется, этот безумный папаша и сам бы с удовольствием родил, а была бы грудь — и грудью покормил или сам бы грудь пососал, если бы это было возможно. Григорьеву все это казалось несколько странным. У некоторых знакомых ребят было трое и больше детей. У одного Совкова, кажется, пять или шесть, и он ни с кем из них особо не цацкался, а когда жена в очередной раз ложилась в роддом, то быстренько передавал детей теще, а сам впадал в загул и все эти дни ходил вдребезги пьяный. Ему бы и в голову не пришло участвовать в родах или перерезать пуповину. Пусть ее режут те, кому это положено. Этим испокон веков занимались повивальные бабки, а теперь — специально обученные профессионалы, им надо только заплатить, чтобы они были повнимательнее к матери и не перепутали ребенка. Тарасик считал, что этот папаша наверняка является скрытым педрилой женского вида. Сам Тарасик старался придерживаться основ традиционного воспитания — почти что Домостроя. Он тоже считал, что мужчина и женщина несут в семье совершенно разные функции, и именно это делает семью крепкой. Изменение функций неизбежно разрушает семью. Семья просто начинает терять свой смысл. Зачем много зарабатывающей женщине муж-добытчик? Тарасик рассказывал, что его родной дядя всегда порол детей за плохие оценки, дочку не выпускал после девяти из дома аж до восемнадцати лет. Кавалера ее однажды избил в кровь. И в конечном итоге опять же все дети выросли, выучились и стали нормальными людьми и отца не забывают. Та ситуация, когда важен конечный результат. Некоторые вспоминают своих жестоких отцов с восхищением: „Знаешь, как меня батя в детстве лупил! Ой-ё-ёй!“