Владимир Митрофанов - Кемер в объятиях ночи

Григорьев тоже знал одного десантника, тот прыгал с парашютом всего раз шесть за всю службу. А еще и бил себя в грудь: «Мы, десантура!», а на второе августа всегда напивался в хлам.

Тарасик очень любил поиграть в силовые игры. Как-то уже довольно давно шли с ним из пивной и увидели на улице что-то типа поединка. Один излишне активный парень с компанией пристал к парню из другой компании, и они дрались один на один. Можно было бы пройти мимо или просто посмотреть, но Тарасик здесь почему-то решил вмешаться: «Таких надо учить. Они специально ходят и кого-нибудь слабого обязательно изобьют!» Действительно, этот активный парниша, возможно, где-то даже учился, неплохо держал стойку, и видимо считал себя мастером; другой, молодец, кое-как отбивался, а приятели этого заводилы никому не давали вмешиваться: пусть-де бьются один на один. Исход между тем был очевиден. Тарасик все же влез и сделал так, что он вместо парня будет драться один на один. И тут началась потеха. Драма перешла в фарс. Тарасик даже вроде особенно и не уклонялся, а все равно попасть в него было невозможно, а сам не в полную силу бил парня в лицо — слегка, чтобы тот не упал. Расквасил ему лицо буквально всмятку, тот уже и видеть перестал, сник, но и не падал, под конец Тарасику надоело, и он нанес уже сильный удар в лицо и заводила уже окончательно слетел с копыт. Григорьев похохатывал и щелкал орешки. Тарасик якобы расстроенный таким исходом, начал говорить: «Спасибо, ребята, хорошо подвигались. Вы обязательно еще приходите! Когда из больницы выпишетесь, недельки через три, так сразу и приходите». Преданный дружок избитого гопника хотел влезть, вмазать неожиданно, и тут уже Тарасик положил его с одного удара, точнее — с двух. Причем сперва ударил ногой в челюсть и тут же пяткой этой же ноги сверху вниз как колуном — очень эффективный и зрелищный прием. Парень сложился и рухнул на месте, как небоскреб одиннадцатого сентября, даже не пикнув. Интересно было наблюдать, как человек с амбициями обламывается. Тарасик такие вещи обожал.

В другой раз, когда они с Тарасиком шли из сауны к станции метро, стали свидетелями забавной стычки на трамвайной остановке. Какие-то два подростка нападали на мужика годами лет под сорок, который, сверкая лысиной, отбивался от них, как медведь от собак, широко размахивая руками. Пацаны, как шавки, отлетали от него, падали, вскакивали и нападали снова. Тарасик наблюдал за этой сценкой с огромным удовольствием.

— Вмешаться не хочешь? — спросил Григорьев хохочущего Тарасика.

— А зачем? Тут не поймешь, кто прав, а кто виноват, вот если бы пацаны его свалили и стали добивать ногами, мы бы тогда и влезли, а так мужик чувствует себя настоящим бойцом. Молодец.

Сам бы Тарасик уложил бы обоих хулиганов за несколько секунд, максимум за три, врезав пару раз даже не в полную силу, и, конечно, такого прикольного шоу уже не получилось бы. Народ, в большинстве своем подвыпивший, угорал.

Тарасик рассказал Григорьеву, что только однажды испытал настоящий ужас — на шоссе, где-то в районе Петергофа, когда за поворотом въехал на подъем и вдруг оказался впритык за платформой, с которой медленно и неуклонно скатывался дорожный каток. Тарасик взглянул в зеркало, испугался: вдруг кто-нибудь выскочит из-за поворота и на полном ходу вмажет ему в зад, а значит, вобьет под сползающий каток и ничего сделать будет невозможно. Если бы он был в машине один, тут же бы и выскочил, — черт с ней, с машиной! — но рядом сидела жена, а сзади — сын, который еще ничего не видел, а жена так просто оцепенела. Тарасик тогда мгновенно включил передачу, сдал чуть назад, а потом, резко вывернув руль, рванул вперед и ушел на обочину — чуть ли не в канаву — в тот самый миг, когда каток с грохотом обрушился на дорогу и покатился по склону. Все их безумные тренировки юности с лихвой окупились в эти страшные пять секунд.

Таков был Тарасик, но сыну его это все, увы, явно не передалось. А бывало совсем по-другому. Однажды позвонил опять же старый флотский товарищ, попросил приютить на пару дней своего сына, приехавшего поступать в военное училище. Поезд приходил ночью, и хотя от вокзала до дома было всего двадцать минут неспешной ходьбы, Григорьев беспокоился, как мальчишка доберется, не пристанет ли кто к нему по дороге. Жена его пилила целый вечер: надо непременно встречать ребенка, вдруг чего с ним случиться, ты ж за него отвечаешь. Однако когда парень вошел, все поняли, что опасаться было совершенно нечего — было ясно, что к таким на улице не пристают. Это был высокий здоровенный парнище, спортивный и очень уверенный в себе, впрочем, точь-в-точь как и его папаша в юности. С такими вообще предпочитают не конфликтовать и разговаривают вежливо даже самые отъявленные хамы — себе дороже. Такой при соответствующей ситуации без малейших колебаний может дать в морду, и лучше его не сердить. И фамилия его была соответствующая — Головач. Он еще как-то разок заходил, уже в форме и, конечно же, с сержантскими лычками. «Почему я не удивлен!» — усмехнулся Григорьев. Потом еще и с подружкой однажды забежал на праздник — девочка тоже была конечно же самый, что ни на есть, высший класс.